Evi: все стихи, 151 в «Стихах ПАФ», 13 в «Блицах», 12 в «Фотостихоконкурсах» и 7 в «Трилистниках»

:)

Нельзя синичек обижать - однажды именно синица
Могучая, как благодать, в твоё окошко постучится.
Ну то есть выломает раму, о разрушеньях не скорбя,
Пока вышёптываешь "мама" - и клюнет в темечко тебя.
И спросит ласково: дошло, унылое создание,
Что Сантаяна твой - фуфло, и что твоё сознание
Совсем не эпифеномен, раскисший ночью лунною,
А руки-ноги, проча хрень, и голова разумная?
Давай, осиливай-ка шок, мировоззренческую качку.
С тобой всё будет хорошо. Свобода, равенство, упячка!

Давай сыграем. Намекну: ищи
Где соло, но хлебают лаптем щи,
О стол хвативши истиной с размаху,
А щепкам полетевшим всякий рад.
Поторопись. Уже снимает март
Изгаженную драную рубаху.
Костёл, вонзённый в ультрафиолет,
Ждёт вечера. Загустевает свет,
Становится оранжево-солёным.
Почти одним дыханием у рта:
Не город поглотила темнота.
Темно в глазах от золотого звона.

Я знаю: как жаром пышут бескрайние города;
Насколько бывает хрупок осенней трясины лёд;
Что делать со старой крышей, купив за долги бардак;
Кому над свекольным полем дурная луна встаёт;
С каким недовольным скрипом очухались рычаги,
Какую они способны порой подложить свинью;
Чем клеить горшок разбитый, как с нужной пойти ноги,
Где скрыться от кредиторов, на что содержать семью.
Воистину мир огромен, запутанный и живой -
Иглою блеснёшь и канешь, и не отыскать концов.
Поэтому ко всему я легко повернусь спиной.
Ни слова. Ещё я знаю, где спрячу сейчас лицо.

Клейкость подсолнуха, облако, ветер в ивах,
Вал рулевой, крестовины, шлицы, кардан -
Всё это за душу, ярко, неповторимо.
Всё это ерунда.
День отстоять, на второе кисель и танцы,
Нет ничего и не будет для жизни здесь.
Пусть высыпается белый песок сквозь пальцы.
Пальцы живые - есть.
Ловят охотники в калейдоскопе отзвук,
Носятся с топотом, скачут, не чуя ног.
Прежде, чем что-то сказать, набираешь воздух.
Прежде чем петь, чёрт возьми, набираешь воздух.
Пристально слушай вдох.

Тихой ночью просыпается по привычке,
Вспоминает сразу, что никуда не надо.
На полу пижама, в левом кармане спички.
За окном бело от ровного снегопада,
И на кухне светят пять белоснежных лилий.
Но в привычном ракурсе тесно уму и душно -
Ерунда, ведь можно вспрыгнуть на холодильник
И сидеть там по-турецки с кофейной кружкой.
Очень скоро он приходит на кухню тоже.
Как сомнабула, набирает пузатый чайник,
И глядит, ссутулясь, в газа цветок тревожный,
И её не слышит вовсе, не замечает.
А потом идёт короткая цепь событий,
И при детях это лучше смотреть без звука:
Повернувшись, он внезапно улыбку видит,
Выдыхает и кипятком обливает руку.

1
В пятаках, за трансформаторной серой будкой,
Где помойка и аптеки стена глухая,
Отодрали злые молодцы дуру-Людку.
Видно, та в ночи от матери шла бухая.
Разговоров на неделю у тян и кунов.
Николай узнал - отрезал почти без мата,
Процедил, перекосившись и длинно сплюнув,
Что сама она, кобылища, виновата.
Шрам на сердце светлым пивом залил в "Короне",
Замутил ремонт подъезда, чихал от пыли.
А потом ему - случается на районе -
Перед Новым годом голову проломили.
Он ещё дышал, когда прищемили ногу -
На морозе встали криво носилки "Аверс" -
Обмочился и отправился прямо к Богу.
Разъярённый фельдшер дал его точный адрес.

2
И приходит бывший Коля к забору. Видит
Особняк богатый, слышит весёлый праздник.
Путь недолог, если путник в большой обиде:
Голова болит, чумазые дети дразнят.
Он уже припомнил, что никакой не Коля,
И что рая нет, и нет никакого ада,
Что давно совсем один, и боится воли,
И ещё ему увидеться с Богом надо.
Говорит охранник в ярком цветастом платье:
"Пол-эона, как Бог уехал. Сказал - достали.
Взял супругу, сына, тёщу и пару братьев,
Посадил в пикап всех - и поминай, как звали.
Дом и земли молча переписал на челядь,
Он и раньше ведь чудачил по тихой грусти.
Веселятся, вон. Поспать бы тебе в постели,
Но они такого и на порог не пустят.
Вот горшок пельменей вкусных - лепила мамка.
С голодухи, слышу, в брюхе твоём клокочет.
Не шуми, присядь, спокойно пожуй на лавке,
И вали уже отсюда, куда захочешь."

3
Бомжеватый тип, растерянный не на шутку,
То и дело злобно шаркающий подмёткой,
На скамейке жрёт пельмени, ругает Людку:
"И всегда случалось что-нибудь с идиоткой!"
Дёргает крылом, ещё не набравшим силу,
Продолжая мысль: "И в целом проект провальный.
Кем мы стали все? Убийцы одни, дебилы.
Зря Адама на воспитание нам отдали."
Позже: на межмирной дороге полночь,
И во тьме густой, до самого медсанбата
То булыжник бряк, то возглас: Уехал, сволочь!"
Хорошо, хоть в этом Людка не виновата.

Там они лежат и грезят, на самом дне,
И прощения просят за красоту и силу.
В кататонии, навзничь, глядя куда-то вверх.
Оседает мир - незакопанная могила.
Покаяние, шевелящийся белый стих,
Стало маревом, восходящим потоком яда.
Безответней горных хребтов они. Руки их
Далеки безмерно, хоть и упали рядом.
Я летела комом, смятым, как чёрт-те что.
Их узнав, от боли зубы в кулак вонзила -
Помогло, не то бы точно конец пришёл -
Над её плечами вывернулась и взмыла.
Я пойду с тобой везде, и в огонь и в рожь.
Всё бери, какие хочешь задай вопросы,
Я люблю тебя. Но злобу мою не трожь.
Золотые косы до пят, золотые косы.

Ржавый и бессменный семафор,
Запахи ванили, тёплой сдобы.
Тот же покалеченный забор,
Те же ноздреватые сугробы.
Не поймёшь, закуривает плач
На углу - Медея или Федра.
Куцый, искривлённый карагач
Издали похож на сколопендру.
Было дело, резала круги
По дворам, запинывая жалость.
А теперь на глупости таки
Времени и сердца не осталось.

1.
Автострад не будет и мостов,
Выпуклостей разных и пустот,
Солнца и доверчивого неба,
Лифта, заточённого в стекле,
Рваных белоснежных простыней,
Выходок отчаянного нэпа.
Или нет? Ну мне-то всё равно.
Смотришь, как в открытое окно:
Сам немтырь, улыбочка незлая.
Что там, в кулаке твоём? Игла?
Может потому и прожила,
Из карманов рук не вынимая.
2.
Несмеяна, королевишна-несвобода,
Это снова ты, нелюбимая и слепая.
Вместо солнца, гораздо ближе его восходит
Голова твоя, увенчанная шипами.
Мы теперь в расчёте. Помни, что обещала.
Колесом дорога - тесно, везде родня.
На колу мочало и начинай сначала.
Что хотела - делай, не вслушивайся в меня.

Не то, что запинаешься. Просто сон
Внезапно фух, как выпуклый тёмный зонт -
В прыжке поймал, крутнувшись вокруг оси,
Инерцию погасил.
Не спиц переплетение под рукой,
А лист бумаги сложенный, и покой
В согретых пальцах, и тишина кругом,
И в комнате никого.
И ни одной горошины под матрасом.
Фонарь снаружи в синих ветвях горит.
Будильник скоро вздрогнет железной массой,
Очнётся и зазвенит.

Грустно мне, девицы-белые птицы.
За вечерним чаем, выровнявшимся рацио
Видно, как всё шеренгой идёт... на принцип,
И смешно до ужаса. Айда смотреть, бояться?
Дело шляпа, в каждой подсобке спевка.
Лезет, кряхтя, неправда на полуложь.
Ладно, в своё вцепиться умею крепко,
Пальцы теперь клещами не разожмёшь.
Месяц висит, небесной козой объеденный,
Свет его на морозе прилип к засову.
Что разгалделись? Дуры вы, гуси-лебеди,
Ничего не знаете, как Джон Сноу.

Ой, четыре бабочки влетели
И фокстроты над столом танцуют.
Посмотри, красивые какие -
Словно ими умный и пригожий
После бани кто-нибудь покакал:
Например, та девочка, что утром
Так меня по ниточке ругала.
Хочешь бутерброд? На полке термос.
Морду умываю, и погнали.

Очень жаль, что я так не умею.

Я буду жить в цветущей бездне,
В сортах единственного смысла,
Среди стеблей его и листьев,
Среди раскрывшихся бутонов,
Ошеломительных настолько,
Что лишь закрытыми глазами,
Что тени и оттенка хватит
Поехать. Да уже хватило.
Я видно до смерти промёрзла,
Насквозь, погранульно, послойно.
Теперь становится теплее,
И дальше будет становиться.
Окно, а за окном аллея,
Закат в снегу, кривые сосны.
Смотреть, смотреть, не шевелиться.
Нельзя же
По полу
Кататься

Какой внезапный, искренний вокал
В густой ночи разросся над пионами.
Давно он всё тебе нарисовал,
И наколол, и сверху написал,
И лодку с парусами, ветром полными.
Осточертевший тополёк худой,
Асфальт, от пуха тёплого седой,
И музыка, и то, чем пальцы ранишь -
Всё ветер. Паруса же ты собой
По невнимательности до сих пор считаешь.
Ещё облезешь, обрастёшь неровно,
Себя увидев. А куплет про мать?
Я пошутила, певунец дворовый.
Всем на работу, нечего орать.

- Здравствуйте, дети. Как ваше ничего?
Что приумолкли, что вдруг садитесь прямо?
Кузеньку тут не видели моего?
Я его мама.
Верно, ему исполняется сорок лет,
Взрослый совсем. К тому же директор школы.
Я проведу внеплановый педсовет.
Вечер был томным? Станет сейчас весёлым.

Взгляни наверх, и полетишь наверх
С балконом вместе, в синем полотенце,
В метели, растворившей судоверфь,
С дробинами, растаявшими в сердце,
С узором, съевшим коврик шерстяной -
Неправильно составили паскуду -
Окутаться подвижной тишиной,
И к жрфушкртбц матери отсюда.

Чем-то нежным в форточку подуло,
Однотонным, матово-холодным,
Как половником из нержавейки,
Чем-то неожиданным совсем уж:
Васильком с детсадовской кастрюли,
Голым и безлюдным вестибюлем,
Неизменным зеркальцем бездонным.
Ровно, тихо, не ослабевая,
Удивляя, дует, удивляя.
Превращусь в одно большое ухо.

Провода и ветви, сквер оледенелый,
Синие тропинки, золотые стрелы.
Холодна скамейка до зубовной пляски,
В телефон глазеет девочка с коляской.
Оберег на время ей от всякой шняги -
Матерщина, трели, комната в общаге,
Ежедневник пухлый, у соседей пьянка.
Смерть живёт на кухне за пакетом с манкой.

Лето в окне, на столе разгром, у тебя бодун.
Где ни ходи, чем ни займись - руки-то не отмыть.
Взводит курок, прижимая дуло тебе ко лбу,
Мимо слонявшийся и вконец озверевший друг.
Спрашивает, неотрывно глядя - ты хочешь жить?
Первая правда идёт совсем без заминки - да.
- А заслуживаешь почему? Что, "врага убей?"
- Потому что - и пусть разлетается голова
- Потому что - глаза не отводишь ты - я сильней.

В пелене, отступающей перед днём,
В темноте, что была короткой,
В ногу, не договариваясь, пойдём.
Оттолкнёмся, разгоним лодку
Легче пуха, тяжёлую, как засов.
Непрерывно, как выдох длинный,
Под уклон мимо каменных берегов
Полетим по ремню стремнины.
За пределы храбрости и боязни.
В буруны и рваноголосье.
На порогах рушась почти отвесно
В симультанном замахе вёсел.
Понарошку луч первый. Ему в ответ
Ярче станет песчаник рыхлый.
После этого в реку ударит свет,
И вода нестерпимо вспыхнет.

Домик с трубой, на крыше тётка сидит в снегу,
Слушает крики: ниже празднуют Новый год.
Самая красная рыба-дура назло врагу
Лезет башкой под локоть, вьётся вокруг, поёт.
- Можешь ты объяснить мне (бах, содрогнулся дом)
Хоть бы (затяжка)... Стой ты, глупая голова!
Я же тебя кромсала, била тебя багром.
Что ты ко мне прилипла и почему жива?
(Злобный плевок) Наглеешь. Толстая, как матрас.
Жгутся огни цветные и ледяная взвесь.
Сердится рыба. Внезапно разинув зубатую пасть,
Разом глотает мир новогодний. Весь.

Мороз такой, что воздух загустел,
Зима сильна затягивать болты.
Гляди скорее, дятел прилетел.
Из тишины, из тонкой скорлупы,
Ещё немного - вылупится стук,
И я возьму, и ты бери себе
То, как исчезнет круглый этот звук
В январской раскалённой синеве.

Очень много воды: спозаранку дождень моросит,
Плеер сел под конец "Лока-лока",
На подъёме, и слышно - в прокуренных бронхах свистит,
Если делаешь выдох глубокий.
Лес наполнился шорохом. Тучи густые над ним.
Остановки приземистый короб,
А внутри пол-скамейки, лузга и пускающий дым
Человек в отутюженной форме.
Но понятно, что года четыре как снятый маршрут,
Роспуск части - не важно бывает
В летних сумерках, что безмятежно и ровно текут,
С огоньком зажигалки играют.

Выдыхать бездумно слова и вещи,
Проходить сквозь них же неслышным светом,
Что без остановки наружу хлещет,
Если даже напрочь забыть об этом,
Если даже сдохнуть и веки смежить,
Заигнорив чёртовых попаданцев -
Как они задорно друг друга режут
(А могли смотреть бы и прикасаться).
- Ёлочка, гори! - закричали дети,
И старик с подарками на подходе.
Тут везде и всюду фотонный ветер,
Потому что корни огня в свободе -
Чушь собачья, только звучит красиво -
В пропасти, страшней ПТУ сортира.
Ты горишь и, значит, летишь с обрыва
На все стороны, зайка, мира.

Плачет, голее голого, лезет само на нож.
Ходишь вокруг да около - вроде и не живёшь,
Всякая стёрлась разница между "светло-темно".
Мало ли где поблазнится? Всё к одному одно.
Если как надо выдохнуть и разомкнуть щиты,
По осевой безвыходно чувствуются шипы
Так, что потом до вечера лупишь с обеих рук.
Роза тебе я певчая или под рёбра крюк?
Утро. Подростки стайками, золото в облаках.
Тётка младенца байкает (выпачкала рукав) -
Этому и не хворому больно в глаза смотреть.
Поровну будет, поровну. Что я тебе? Ответь.

Чем выше поднимешься выглянуть из окна,
Тем тише, огромней снежная пелена,
Таинственней в коридорах случайный звук,
Плотнее свет фонаря далеко внизу.
Стекло. По ту его сторону рябь помех,
По эту лампа гудит, за стеной вдруг смех -
Конечно, цветные мыши едят пейот.
Не ищет она своего, всё и так её.

Фрамуга стукнула, и ветер
В пустую комнату вошёл,
И в полосатой занавеске
Напрасно ищет рукава.
На улице соседский Петя
Овчарку дразнит беляшом -
Забавно то, что выше детской
Большая пёсья голова.
Шагнёшь - как задрожит в бадейке
Свет раскалённый добела,
Ты дверь от солнечного зайца
Толкни под пение пружин,
Чтоб офицерскую линейку
Достать из ящика стола.
Ну, поверти её на пальце,
К лицу бездумно приложи.

Был, кажется, август. А может, июль
И то, что порой происходит в июле:
Вдруг парусом выгнулся в комнату тюль,
Тяжёлые капли, как первые пули,
На тёплой, шершавой балконной плите.
А следом и вовсе пошло хали-гали.
И дым сигаретный висел в пустоте,
И два алконавта в подъезде орали.
И серая туча, накрывшая дом,
Скользнула как жизнь вообще, несерьёзно -
Как утром бурьяны и металлолом,
Как боль от ланцета под местным наркозом,
Как тень удивления: ну и дела.
Сквозняк, под холодными пальцами пряжка.
По счёту какой сигарета была -
Не помню, но точно вторая затяжка.
Чужая квартира средь прочих квартир.
Скрипя, накренилось кисейное лето.
Всё сыпалось мимо - секунды и мир,
И некогда сетовать стало на это.

Всё пытаешься выразить пустоту,
Когда на скорость не жахаешь по мишеням.
У неё в глазах по вышитому кресту,
Она то негодный дом, то ботва женьшеня,
То газета жёлтая под трубой
Тепломагистрали окраинной, где собаки,
То забор глухой, бетонный, такой родной,
То чужих надежд всё вымотавший сиртаки.
Улыбаешься, берёшь её за грудки,
Жадно вглядываясь, рвёшь из неё куски,
Плотно в щель её загоняешь как будто нож -
Рукоятью к лесу, воздух глотаешь затхлый,
Нажимаешь: падла, нравится солнцеклёш?
А она кончается так внезапно.

Неожиданно? Саечку. А багажа-то и нет.
Только спичка, с которой во рту появилась на свет,
Вот она. Если надо - бери, остальное всё ложь.
О подошву не чиркай, штанину себе подожжёшь.
Белизна под уклон погружается в сизую муть.
От безветрия можно, подпрыгнув, руками взмахнуть.
Я не помню дословно, как там про кимвалы и медь?
Всё равно изгорает лишь то, чему должно сгореть.

По стальному тросу идёшь, выдыхая гнев -
То короткие междометья, то нараспев.
А два раза подряд оступишься, и тогда
Воскресает феникс - внутренняя звезда.
Из подвздошья лучами вспарывает и жжёт,
Друг за другом протуберанцы летят вдогон.
Набирает массу неотвратимо. Вот
Поглощает всё бесцветный её огонь.
Пусть в себя взорвётся - и посылай врачей,
Никогда ты не понравишься им живой.
Но конечно это всё-таки лучше, чем
Боевую гранату взять и накрыть собой.

Нежные и красивые листья
моего любимого платана,
пусть судьба улыбнется вам.
Пусть гром, молния и буря
никогда не нарушат вашего драгоценного покоя,
поднимающиеся ветра не осквернят вас.

"Ombra mai fu" Handel



Где же музыка эта спала, как зерно золотое?
Что росток пробудило, внезапную силу утроя?
Не кончаясь, наружу хлестать будет свет неустанно?
Трепетанием бликов охвачена крона платана,
Тень и свет неприметно сдвигаются, кружат в колодце
Под решёткой заржавленной, тёплой на ощупь от солнца.
Ослепителен плющ, выпускающий цепкие струны
По тяжёлому рифу впритык - по воротам чугунным.
Что её укрывало? Слепое пятно? Чёрный ящик?
И всегда же была, ведь становится мир настоящим,
Как звучит она. Гравий становится шёлковой тканью.
Как звучит: уводя за черту, отнимая дыханье.

Змеи играют в прятки среди углей.
Каждой змее - по золотой игле.


растворилась великая внутренняя стена, и
вдруг хвостом плеснуло чужое имя -
затихают временно океаны
не дыша цветущие, пылевые,
водноряд накрытые плотно сердцем
урагана, которому нет узды.
на второй, плагальной (прервать) каденции
развязываются узлы

Крыша моя, улетай. Лампов сентябрьский вечер.
Где-то пожарили печень - запах прихватишь в Китай.
Надо же. Думала я, что задохнусь под тобою.
Гвозди ржавели от крови. Плечи уже не болят.
Сделай последний кружок над опустевшей площадкой -
Здесь приходилось несладко, ветхий скрипучий дружок.
Света фонарного мёд выплеснут злые гобои.
Брякнись, пожалуйста, в Гоби - тёплым песком занесёт.
Третий, четвёртый этаж, темень сквознячная выше.
Бедная, глупая крыша, выдуманный персонаж.

Под лосем не растёт трава
И птицы не поют,
Весёлых девушек орда
Не разливает брют,
Не ходит выдерга-удод,
Обёртка не лежит,
Не пропадает бутерброд,
Не суетится жизнь.
- Прямоугольник пустоты,
Зачем пленил лося?
- Газон кругом, не видишь ты?
Его топтать нельзя!

Только луч последний в снегах погас,
И они вздохнули, белее мела,
Как неуловимо, легко для глаз
Широко открытых, гора взлетела.
Словно бы Мухаммед через провал
Пепельновоздушный, с иного склона
Увидал её и к себе позвал,
Выводя тем самым из-под закона,
И в несметной фуксиевой тиши
Распахнулось место на шаг от края.
Мимо чуда грязный состав спешит.
О тебе подумаю - и взлетаю.

Да не мельтеши, не лезь, говорю, не трожь,
Ну-ка, сядь – и руки перед собой на стол.
Посмеёмся вместе, что на проверку – ложь:
Побережье, тропы горные, рок-н-ролл –
Нестерпимые хлам и плесень. Кому втащить?
Даже речь с огнём и тайнами, даже речь -
А зачем она, когда телефон молчит?
Запихать бы в бочку всё это и поджечь.

Ничего ещё не кончено, ничего.
Потянулся шорох, в облачности разрыв.
Позвоночник стал бикфордовой бечевой,
У безумия рядом лыба за пятерых.
Поворот. Лицу на выдохе горячо -
Так немыслим свет, что скоро ресницам тлеть.
Посмотри же, ну, давай, улыбнись ещё.
Мы сейчас посмеем с этим со всем взлететь.

"наступи на стакан, если он выпит" (с) БГ

Допивай-разбивай-уходи. Колыхаться рваниной
Со стекляшкой в груди, в водах гнева над серой равниной,
Бесполезно и стыдно: щебёнка не выкормит сада.
Для себя хорошо и для всех, и давно было надо.
Уронили, и треснуло. Склеили. Не доглядели.
Не отсвечивать бы из угла, только мало да мало -
В каждой дырке затычка. То ливни, то яблоки спели.
Шифровалось успешно, азартно. Росло что попало.
Вот и выросло, баста. Уже не прикинуться шлангом.
Там, где ходишь, надеждам каюк - только слёзы и одурь.
Наступи же на чёртов стакан с равнодушием танка -
Очень кстати сейчас на тебе подходящая обувь.

1
Серое-шарое, низкое, тихое, плоское.
За стекловатой повисшей, за стуком щеколд -
Там, куда не доберутся чужие и взрослые,
Тёплый сквозняк вдруг почувствуешь правой щекой.
Гнев убаюканный, страх - словно палец потерянный,
Крышка чугунная всосана илистым дном.
Ты и не знаешь, случайно поймав дуновение,
Что для тебя в ураган превратится оно.





2
До черты ещё, где ветер в лицо рычит
И любую речь шутя превращает в ком,
Оживаешь, словно лампа в глухой ночи,
На краю накала - выдох - за ним потом
Яркий мёд, и пляшут огненные клесты.
И стоишь ты, мимо разума понимая:
Из живого света/угольной темноты
Не стрела сейчас в тебя прилетела - свая.

Мрамор твоя амор твоя мра и мор.
Тремоло морок, тремора оверлок,
Зольник радонный, синебородый ор.
Хрустнуло тихо, радуешься - и ок.
Проволока впивается тут совсем -
Надо в глаза подбитому воробью:
Не волочи крыло, всё равно не съем,
А вот его - чуток подрасту - убью.

Монотонный дождь газоны залил - болото.
По асфальту - струи, по шиферу - пулемёты.
Рассмотреть тебя, не здороваясь, было мало -
Я сперва в твой дом пустой заходила, Магда:
Синий кафель, карта, глобусы, мирный атом.
Ты железный бойлер, братец твой Пербоватан.
Ты не то, чем кажешься: пусть в кладовой варенье,
Но единственности груди не отыщет гугл.
На восьмой секунде после прикосновенья
Из неё летит с молоком раскалённый уголь.
Ты сама с собою, точно с вещами дервиш -
Разожжён огонь, а комната нежилая.
Слушай: тот, кому давно и всецело веришь,
Ненавидит люто, смерти твоей желает.
Ну как хочешь, тихо. Бедные вы Монтекки.
С днём рождения, Магда, с праздником, с Новым годом.
Может быть ещё увидимся там, где реки
По весне текут свинцом и гречишным мёдом.

Вот минута, и вот половина минуты, и вот
Ничего. Тишина, только жаром откуда-то дует,
Словно детство опять, и в постель тебя мама несёт,
Улыбается в сумерках, ноги босые целует.
Дрогнул калейдоскоп. Изменяется тусклый узор
Из осколков смолы, из кирпичной печали и пыли -
Потому что в картонной трубе загорелся костёр,
А в домах по соседству искусственный свет отключили.
Душно выдохнет, жахнет с оттягом за голой спиной.
Тронув лапой, воздушный поток шириной с Ориноко
Станет плотной, ликующей и монолитной стеной,
Что есть мочи швырнёт тебя прямо в ворота оттока.
Но ревущие встречные пропасти, донная муть,
Ледяные столбы, абразивные визги и гулы
Не собьют тебя с цели и волю твою не прогнут.
Ты сама себя, глупая, хуже ломала и гнула.

- Душно будет, но всё же окно закрой,
Сядь поближе, налей мне чаю:
Что ещё там за жуткий скрипучий вой?
Это кто так в лесу скучает?
Ну и глотка... Лампы зажги, ночник.
Не гляди, говори же толком!
- Просто Красную Шапочку съел лесник,
И потом она стала волком.

тоже повешу

Сыр зеленеющий пустырь,
А туча диким огнём горит.
Поплыл рубиновый пузырь
С неясной комнатою внутри -
То чья-то в ней рука взлетит,
А то за круглым столом поют.
Я тоже где-то там, гляди,
Хотя себя и не узнаю.
Увидь сентябрьский пышный клён,
Похожий на одинокий нимб,
Синицу, скрывшуюся в нём,
Письмо, разорванное под ним,
Галдящий бешеный вагон
(Сильней всего по ночам трясёт),
Пыльцу над полем ночным. Потом
Один красный цвет, и всё.

Сейчас она играет у ног твоих -
Огонь и щебет всех воробьиных стай.
Гляди на кудри, смех её береги,
Детства не отнимай, сердца не разбивай.
Из школы, муштры, принятых наспех мер
(Твоя в упрямый профиль, твоя анфас),
К тебе растёт из всех своих сил. Поверь,
Что ничего не оставила про запас.
Пойми, она заложник своей любви,
Смешной заложник: чёлка, на пальцах мел.
Шути, прощай, за ужином обними -
Ведь ты хотел, чтоб она дышала, ведь ты хотел.
Жестокость, трусость, вынужденный прогиб,
Стряхнёт с себя не глядя - в полёт. Поёт.
Не лги ей только, слышишь, совсем не лги.
Лжи не простит, когда оправится от неё...

Заросло, гляди: репейники, бурелом.
На пожарище дикий лес, и поёт синица.
Неужели тут стоял наш недобрый дом?
Я во сне целую каждую половицу.
А колодец был? Ведро подними да пей.
А соседи-полуработники, хата с краю?
То, чем на ночь они пугали своих детей,
Всё внутри живёт и бьётся, не замолкает.
На удар - удар, личины долой. Тепла
По лодыжки. Соль, гранатовые чернила.
Почему, зачем? Да глупости - от стыда.
Потому что я не хотела ножа и шила.

А не нравится этот мир, так бери любой.
Посмотри сквозь него на свет, подыши. потри -
Возвратятся силы, отступит, утихнет боль,
Развернётся лёгкое, скомканное внутри.
Нескончаемый пол усеян битым стеклом.
Жгучи сны январские, тащит на дно февраль.
Погляди, кто там сидит за пустым столом?
Да вставай же, ты. По роже её ударь.

Ты проснёшься ночью от взгляда в спину,
С простынёю скомканной - скоро лето,
И включившись ровно наполовину,
Угадать пытаешься: кто же это?
Котик это. Прыгает в изголовье
Пожевать, урча, бельевую бирку.
Наступил на шею со всей любовью,
Ткнулся носом в щёку, негромко фыркнул.
За окошком ветер. Молчат в квартирах
Тапки, банки, скудная жизнь котовья.
Основное свойство такого мира
Не бессмысленность даже, а беспонтовье -
Дождалось, убогое ты словечко,
Доюлило, выбралось из подвала.
И с кривой усмешкой вопросец встречный,
Вперехлёст: а лучшее - что, видала?
В молоко ирония, выстрел мимо.
Эх, глубинный ёрник, моя ты зая,
Не ходи наружу - тут всюду мины.
Да конечно видела я, и знаю.

Тряхнуло наш домишко за минуту раза два.
Недобро басом рявкая, сошёл в горах обвал -
Спит девочка. Я одеяло подоткнула ей
И на крыльцо отправилась. А там ещё темней -
Холодная, кромешная, сырая тишина,
Хотя недавно было звёзд, как на собаке блох.
Через перила свесившись, от страха замерла:
У самого лица раздался долгий, тяжкий вздох -
Корова-горемыка. Вот суровое житьё.
Я руку протянула и погладила её.

Детство петляло и пряталось. После был
Короток путь от свадебки до могилы:
Всё отдала придурочная Макнилл,
Самое жизнь бесценную пролюбила.
В море гроши летят - колокольный звон.
Мальчики замерли (падок на чудо каждый),
Плакать забыли. Верит в приметы Он,
Хочет зачем-то вернуться сюда однажды.

Появились на солнце новые пятна, белые.
Человек-человек, ничего я тебе не делала -
Не желала вола твоего и осла и зелёной скатерти,
Не совала тебе монеток на стылой паперти,
Не ходила всю ночь с ножом под твоими окнами,
Не бросала в твою машину гнилыми свёклами,
Не обманывала, твоего не трепала имени.
Сроки вышли. Не будь дураком, человек, пусти меня.

Кошка трогает в луже облако грозовое.
С полным пакетом, с надеждой давно пустою
Мимо иду (всё сделано) и улыбаюсь глупо.
Небо над Моховой выгнуто, словно лупа.
Лужи, песок, общаги панельные, дни простые.
Любят меня коты и гопники моховские,
Мимо иду с пакетом, ива цветёт богато.
У магазина - пиво, расслабленные ребята
Приветливо машут к празднику вымытыми руками,
Белыми рукавами, лиловыми пиджаками.

В очередной раз глупо онемев,
От скуки в полчетвёртого проснёшься,
Из кожи тихо вылезешь на крышу,
Своё задёрнув за собой. А там
Чужие листья длинные остры,
Тепло и сухо. Вполнакала светят
Луны мелкокалиберной две трети
Над лабиринтом рыночным пустым.

Мешает, хоть не может уколоть,
Брелочная, с углами, неприятность,
Как будто за подкладку провалилась -
И силишься наощупь угадать:
Такой полусупружеский должок?
Обломанная тусклая печалька,
Как мандарина высохшая долька?
О долгострое память - бурый шлак?
Ты просто дрянь какую-то нашла,
По детской отщепенческой привычке,
Да прикарманила.

Говорю: давно могла обрасти корой,
Изойти на пену, плыть, как пустой казан.
Хорошо, что ты пристрастно следишь за мной,
Я люблю твои серебряные глаза.
Потому навылет каждый вечерний дом,
Заводская копоть, в сумерках звон пилы,
Берега, покрытые кованым белым льдом,
На восходе сосен розовые стволы.
Полдень. Вербы пчелиный цвет невесом и тих,
Но собака щенная в небо глядит, скуля.
Ты и так в проёмах сотни дверей моих.
Не проси о той, что заперта для тебя.

Ночь пахнула кислым, отбухал мат,
И уже не воздух - живая грязь,
И приходит девочка-сурикат
Посидеть на пятках не шевелясь.
О тебе заранее бы узнать,
Я тогда взяла бы с собой кольцо
И заколку - волосы подобрать.
Я не вижу, что у тебя с лицом.
За побелкой - кто, мужики? Шпана?
Ну, пойдём наружу - не тронь детей -
Посмотреть, как низко висит луна -
Освещённый камень пустой во тьме.
В январе вернусь (что ни вдох, то боль),
Привезу подарков недорогих:
Сапоги - дойдёшь до луны любой,
За колечко выкупишься у них.

для количества (так и назову))

Я родился могучим ифритом,
А теперь - деревянный верблюд.
Мой наездник матёрый и битый,
Нам убежище люди дают.
В полумраке затерянной лавки,
Где снаружи над входом - "Салам",
Продолжаем без спешки и давки
Путешествовать по временам.

Столько неба, что не хватает лодки.
Ёшкин кот, не стой ты с такими щами!
Оттолкнусь от тени своей короткой,
Затоптав окурок в ней на прощанье.
Корабли сперва по ветрам ходили,
По клыкам январским, по бездне мая -
А ещё, не смейся, они любили.
Ну и лодки тоже, конечно, были,
Где-то здесь осталась одна такая.

думала что не сдюжу а вот могу
вчера объездила электрическую дугу
без всех могу понимаешь тогда кивни
рыбу дуру поймали порезали на ремни
я была глупой рыбой звезда внутри
остов швырнули в мясные помои жри
утоляй великий огонь восполняй ущерб
обновлённой проснись и пой господин твой щедр
на харчах таких оклемалась выросла больше садка
стены крошатся сила моя сладка
куда я сейчас пойду эх что я скрутила в жгут
много успею пока там гарпунщики набегут
взгляни же давай запомни меня такой
ты тоже однажды сможешь алоха оэ
вертела я эти пои слыхала вой
никто не будет распоряжаться мной

монолог

У блуждающих звёзд, говорили, характер крутой.
Загляни как-нибудь, и узнаешь - теперь я другая:
К заржавевшим воротам хожу говорить с темнотой,
Никого не боюсь и сама никого не пугаю.
Спит капуста на грядках, спит в кухонном ящике сталь,
И ветла, навалившись на чёрный сарай, задремала.
Ничего, что огонь был и щёлоки едкие. Жаль,
Что смертельная рана смертельным оружием стала.
Но давай... иногда остаётся ружьё на стене.
Полвторого, туман, исчезают межи и границы.
Пусть хорошее пастбище овцы увидят во сне,
Пусть усталым чудовищам новое небо приснится.

Рассерженно гудели провода.
Текла в трубе холодная вода.
У техникума, в угольной тени
Переливались жёлтые огни -
В тени, уже протёршейся до дыр.
Ночь обернулась миллионом жвал:
Артачился меняющийся мир,
Единым становиться не желал -
Зарницы, посторонние шумы.
От хаоса утаивая "мы"
Во рту, как в раскалившейся печи,
Бегом принёс он лампу и включил -
Навстречу вышло дерево из тьмы.

От усталости прячется сон
Под кровати растрёпанных сонь,
Догадайся: о чём он? Каков?
Чу - выходит курить на пустырь
Обойдённый молвой богатырь,
Одинокий Гроза Ежаков.
Портсигар из кармана достал.
Сыро. Ночь заблудилась в кустах,
Выжимает зелёный подол.
Я нетающий лёд бирюзы
Торопливо кладу на язык,
Чтобы он чепухи не молол.

Наутро ты встал с замороченной головой.
Тревогу невнятную чуя нутром и кожей,
Пошёл умываться - а пол-то почти живой,
А щётки чужие, а краны живые тоже.
Тогда ты подумал, что тихо сошёл с ума.
Шепнул отражению: ладно, держаться будем.
Обувшись, спустился по лестнице сквозь туман
(И с лестницей что-то), в пижаме, поближе к людям.
Напротив подъезда цвела под дождём сирень,
Соседи толпились, одетые как попало,
А рядом солдаты в тяжёлой глухой броне.
Такого ещё ты не видел. Но будто мало,
Поодаль высотка сгибается в три поги...
Неспешно, как бабушка в серых очках и в шали...
Один броненосный ударил тебя: беги.
И ты побежал. Все, кто выйти успел, бежали.

Через пустыри двойная труба идёт,
Как стена вдали на юге, через Китай.
Нелегко залезть, гляди, обдерёшь живот,
А взобрался - что? Сиди, облака считай.
Шелестит под солнцем высохшая трава,
На краю земли стоят корабли-дома,
Там обед. А здесь, едою обделены,
Иногда шныряют дикие котаны,
Тепловозик синий ползает взад-вперёд,
И твоя любезная курит, баклуши бьёт.

Ночь в деревянном квартале темна, тепла.
Лужи - ни блика, окна - ни огонька.
Карагача растрёпанная метла,
Ставни, заборы, низкие облака.
Рядом спросонья рыкнул большой цепняк.
Пахнет землёю мокрой, тряпичной гнилью.
Странное что-то с кроссовками у меня:
Трогаю, и наощупь - живые крылья.

перенесла  :)

однажды Шредингер-садюга
в коробку посадил кота,
тем объяснив на пальцах Канту
его же нравственный закон.

вот человек встаёт пораньше,
чтобы споткнуться о кота.
пошёл в санузел совмещённый,
и там споткнулся о кота,
за варкой утреннего кофе
опять два раза о кота,
носки сухие надевая,
чуть не уселся на кота.
бежит по лестнице со страхом -
а если под ноги кота?
во тьме о чёрного котейку
споткнуться можно сколько раз?
а пресловутому арапу?
а если в абсолютной тьме?
(споткнулся разум спозаранку
и приложился о косяк)
а вдруг от спешки и круженья
Земля споткнётся о кота?

цепочку продолжать устала,
а валерьянку пить боюсь.

- Что это сбоку, мельком, едва-едва:
Будто бы платье, фонарики-рукава?
- Что не привидится после такого дня?
(ближе подступишь - кому на себя пенять,
львиное сердце, крестник семи фортун...)

Тайна моя, как синий огонь во рту
Девочки, - проходи не взглянув, сумей -
Стоящей под клёном там, где всего темней.

Человек с опухшим, заросшим до глаз лицом
Ковыляет по снегу, шатаясь, мыча гундосо.
Вот с трудом одолел разрушенное крыльцо,
В дом заходит, куда участковый не сунул носа.
Как дохлятину, пнёт с пути своего матрас,
Возле бывшей печки нашарит в полу кольцо
Непослушными пальцами, и откроет в подполье лаз.
Превратится, сойдя туда, в одного из нас.

Ходишь гоголем, но во что ни играй с огнём,
Как ни смейся - нет-нет и сложишься пополам.
Вдруг получится всё: однажды себя найдём
На морском берегу, застиранном добела?
Или лучше в лесу (потрогай, живая нитка),
Где полотна-столбы вполнеба зимой горят.
Ты напишешь книгу, я научусь на скрипке,
Терзать друг друга не будем, любовь моя.

Уйдёт на запад солнечная мощь,
Неторопливо опустеет площадь,
И у фонтана тихо фыркнет ночь -
Огромная доверчивая лошадь,
И горизонт погаснет, словно нить
Накаливания. И будет рада
Кобыла: можно пить и поводить
Боками, что чернильней винограда.

Змейская песня

Я сокровище плеромы, бонвиван, пловец и жгун,
И злодейски оклеветанных волшебный опекун.
Я творец необычайный, а могу и натворить:
Если топну я ногою - "Не надо!" - мама говорит.
Неспроста меня, ребёнка, испугался царь Полкан.
Я гуляю по паркету, захочу - по потолкам.
Даже мёртвый всех живее, а зовусь я - Шак Солным.
Я миришко ваш придумал только мозгом хвостовым.

Забыть обо всём и сливу держать во рту -
И сумрак степной под ноги кладёт уже
То мягкую пыль, то тёплую пустоту
Четырнадцати таинственных этажей.
На дне, где промчался через дорогу кот,
Семья покидает уличное кафе.
Коснувшись щеки, погас ветерок, и вот
Слова наконец-то: мрамор. Бензин. Шалфей.

Над погасшим двором, в густеющей синеве
Проплывает фонарь бумажный, внутри - свеча.
Я курю, и пила бы кофе (ответь, ответь),
Но железная кружка пока ещё горяча.
Если пальцы спрятать в рукав и держать её,
Можно пар хотя бы вдохнуть - можжевельник, мята.
Вот, губу обожгла, балда, житие моё.
Да ещё телефон завис и молчит, проклятый.

женское

Чем загонщики дальше, тем ближе лес.
Прекратите мне это - смущаться бросьте.
Вы живёте - все копья наперевес,
Вы умеете всё, дорогие гостьи -
Обрывать затянувшийся монолог,
Шубу складывать бережно, внутрь мехом,
Мчаться утром на службу, не чуя ног,
На дежурство, на вахту собачью ехать.
Пахнет в комнате ночью сквозной бедой,
То едва духами, то спиртом борным,
И приходит ужас вперёд спиной
В самый тёмный час, чтобы взять за горло:
Некрасива, старею, больна, глупа
(Полчаса до подъёма), как вдруг, спросонок
Ослепительной болью пониже лба:
Мой ребёнок, о господи, мой ребёнок.

Вот Серёгин отец - тот дружил со своей головой,
А Серёга, вернувшись из армии, дружит с совой.
У нормальных сельчан к ночи водка, да мяса казан,
У Серёжи тоска. Он в машину - и дал по газам.
А во тьме полевой, торопясь утолить аппетит,
Перед пляшущим ВАЗом совища, как спутник, летит:
Ей в сиянии фар, даже лучше чем в свете луны,
Обнаглевшие к осени крупные мыши видны.
Поздно. Мечется свет, слышен бешеный шорох колёс.
На просёлке под белыми звёздами стынет навоз.
Серый топит педаль и армейские песни поёт,
И сова ускоряется тоже, и не отстаёт.

Всё равно, или ты устал - так лежи и спи.
Кочевых созвездий снижается хоровод.
Раскалённый поезд несётся в ночной степи,
Хвостовым вагоном от радости поддаёт.
Скачут яблоки в жёлтой сумке отпускника.
Захлебнулась волей - не выпить глазами мглу,
Край оконной рамы бьётся в моих руках.
Подстаканник тихо слоняется по столу.

Хорошо телку: о валун почесался, рад.
А на яке шерсти, как сена в большой копне,
Потому-то яки чешут рогами зад,
Обхохочешься - повар Ксюша сказала мне.
Мол, в соседнем ущелье бродят они порой,
Вон тропа наверх. Ветрище сегодня - смерть.
У меня с утра от холода вид смурной,
Решено. Пью чай, на яков иду смотреть.

Отпусти меня, осень, сырой великан,
Поищи для забавы игрушку получше.
Богатей, тополя прибирая к рукам,
В ярой жадности - щебня осевшую кучу,
Захвати и пустырь, где ржавеющий Зил
Убаюкали волны глухого бурьяна.
Пахло кошками там, если дождь моросил,
Патиссонами и кислотою соляной.
Отпусти же скорей: не люблю. Не родня.
К уху сжатый кулак поднеси - я чужая,
Всё об этом жужжу (слишком много огня).
А случается так иногда: обнажая
Незнакомые многим и многим черты,
Заподлянский божок - и с такими бывает -
Со стихией другой переходит на "ты",
Свой единственный лук о колено ломает.
Слышишь ж-ж-ж моё, осень? Щекотно в горсти?
Да, ничтожество в роли слуги или друга,
Не хочу стать врагом. Отпусти, отпусти,
Чтоб насквозь не прожгла я пленившую руку.

Ветру-отцу ледяные точить ножи,
Матери-ветру просеивать зёрна кварца.
Ездить во тьме по ущельям убийце лжи
То на коне вороном, то на снежном барсе.
Над облаками, послав скакуна в намёт,
Вдоль глубины, что за годы река промыла,
Мчится она - а на поясе нож поёт.
Чёрные ели щетинятся у обрыва.
Ведомо всем, кто живёт с ней в одних горах:
Ночи безлунные - стоит ли шляться сдуру?
Спешится рядом. Не глядя на кровь и страх,
Снимет личину приросшую, словно шкуру.
А у ветров отродясь не бывает кож,
Всё равно кто из них старше там, кто моложе.
Сшиблись над гребнем, и первым зачали - нож.
Ту, для кого запевает он - часом позже.

Вот, пришлось, потому что полгода зима,
На горящем торфянике строить дома,
Жить, как дышится. По мазохисту и боль,
По общине и майсы.
Мы в условии этой задачи равны.
А горит - почитай, что с гражданской войны,
То слабее, то жарче. Хоть лопни повдоль,
Хоть всем миром покайся.

Межсезонье. Холодная жирная грязь.
Хвост поднимешь - носяра туканский увяз,
Если сам от хворобы недавно зашит -
Ыч, соседушка вкепал.
Не узнаешь, пока продолжается блиц
В темноте, при отсутствии личных границ:
Часовой механизм под рукою стучит,
Или прадеда пепел.

Для количества  :)

Однажды ночью летнею, короткой -
В такую лень дойти до полки книжной -
Взбесились кабыздохи околотка,
Истерика их слышалась всё ближе.
Почтамтская во мраке утопала,
Низка луна была, желтей, чем репа.
Под окнами вдруг что-то пробежало,
Порыкивая тихо, но свирепо.
Спокойно тут, Серёжа, как в Багдаде.
Скажи, покой тебя ещё не манит?
Покурим, ветер на стене разгладил
Сырых теней узорчатые ткани.

не успела в КМ

Вот небитого битый на санках везёт
По фарватеру ночи -
Хруп да хруп. А небитый свирель достаёт,
Молча ехать не хочет.
Вынет сердце мелодия, станет кружить,
Пересчитывать вёрсты,
Встрепенётся в далёкой постели мужик -
О, на локоть опёрся:
Промелькнули, пропали пустырь и камча,
Револьверное дуло.
Закурить бы ему, но жена у плеча
Полчаса как уснула.

Танцует легко саблезубая моль,
Отбросив обязанность чувствовать боль,
Научена бальному виду кунг-фу
Дружком, что работал скелетом в шкафу:
Он, видевший Лондон, Париж, Тель-Авив,
Среди пиджаков был галантен и весел.
Не вовремя женщина, дверцу открыв,
Его увидала - скандалище, пенсия.
Что чувства, надежды? Рок неумолим.
Слезинка дрожит на ресницах у моли.
Пришла истеричка и криком своим
Разрушила, Боже, такую гармонию.
Закончена сказка, ты пляшешь одна,
Кружась, напевая: "Мементо! Мементо!"
Быть может, лишишься остатков ума,
Пока не ударили аплодисменты.

для количества, простите  :)

Достаточно церемоний,
Пены "А мне", "Хочу".
Какие там белые кони,
Я просто форсаж включу.
Угодно - пиши в свой блог
Об этом, бубни обиженно -
Перейду звуковой порог
И тебя перестану слышать.
Высока пустота, высока, никого за мной.
Набиваясь в уши, рёв становится тишиной.
Я лечу (не скажу, куда) в одиночестве выпить чаю,
Вижу поезд, сейчас ему крыльями покачаю.

Вдруг пришла. Неподвижно сидит, а как будто мечется.
Затвердила, что нужно, и воздух бумажный скомкала.
Убежать бы тебе, понимаю, но делать нечего:
Поскакали слова - да какие - горохом по полу.
Вот, соседи (ты ближе сестры мне была в начале),
Нам теперь покофейничать даже не так-то просто.
Кем напугана ты? Поимённо, прошу. Узнаю -
Всем им ноги я повынимаю из места роста.
Впрочем, глупости. Я на дороге твоей не встану,
Мой взъерошенный голубь, мой загнанный в угол амиш.

Мы же ели когда-то с тобой из одной тарелки,
Мы колёс наломали, как две сумасшедших белки!
Что не смотришь в глаза, что так дёшево покупаешь...

Нет здесь "тех" никаких и не было никогда.
Двое старых друзей, что выжили как-то рядом,
Раз в неделю заходят новости передать,
Выпить яду.
А та, что жила тобой и хотела всего по два -
Умерла.
Умерла, говорю. Колумбария посреди
Ты зачем стоишь нелепо обшит, подтянут?
У железной девы дырища в пустой груди.
Каминг аут.

Устала от никчемности своей,
Как от зубной непроходящей боли -
Поможет синева ночных полей
И кофе с толикой грузинской соли.
Но в доме, где все лампы зажжены,
А вещи превращаются в улики,
Сумеешь правой кнопкою накликать
К утру похолодание войны?
Будильнк позабытый зазвенит,
Соседский пинчер яростно залает.
Счета, два расписания, кредит.
Пять сигарет и голова пустая.

ночь

О теми сотовой скальной лучше бы в среднем роде.
Оттуда в полночь наружу чокнутый фанг выходит.
Похож на сваю, снимает шляпу, спина прямая.
Собою накрепко две пустыни соединяет:
"В часах песочных искать напрасно воды и хлеба.
Я перешеек, в меня стекает ночное небо,
Сыпучим кварцем ложится в холод прозрачной колбы,
А на исходе звездой последней ударит по лбу -
Поставит точку, на ней закончится мир понятный.
Я это делаю, чтобы время пошло обратно."

день

Разделившая надвое стадо немых камней
Понемногу тропа забирает наверх, налево.
В подошедшей к зениту огненной полынье
Просыпается древний лев раскалённо-белый.
Синева - магматический купол, он чист и глух.
Всё теснее сбиваются в стайку слепые пятна.
Одиночество стало невидимой птицей Рух,
Налетело, отправило время твоё обратно:
Вот сестра, она достаёт изо рта салат.
Вот спиной вперёд из дома выходит дядя.
Белоглаза от ярости львиная голова -
Разевает пасть, рычит прямо в душу глядя.

Федорино горе

Ну надо ж было опростоволоситься.
Теперь поплачу, ох, да и кивну:
Мой самовар со мною в Тулу просится,
Я не посмею отказать ему.
Грозит пузан - управлюсь, мол, с ошейником,
На щепки разнесу и дом и двор.
(Он собран был полесским оружейником,
Бесчинствовать способен до сих пор.)
А стоило бы верить интуиции,
Не покупать ведёрную печаль...
Сатрап свистел, как сказочная птиция,
К тому ж хотелось чаю. Вот он, чай.

мантикора

Дрессировщика дочь, зачем ты у клетки кружишь,
Вдруг тебя он застанет колдующей над замком?
Хочешь власть надо мной, хочешь дикую зверодушу?
Будет сладко тебе за неё отвечать потом.
Плоть от плоти отца своего, я к тюрьме привыкла:
Что неволя что воля давно мне, и срам не срам.
Он мучитель, а ты моего не услышишь рыка,
Ты мудра. Помоги мантикоре привыкнуть к вам.
Ты мечтала его превзойти, и почти у цели.
Станешь первой в гильдии, равных других среди.

Тут пора конопатить пол, в нём такие щели.
Мне не жаль ни тебя, ни твоей красоты. Входи.

Сердце моё, превратившись однажды в лису,
Ушло. Ничто меня с той поры не трогает.
Странно всё это - как встретить трамвай в лесу,
Как видеть стол, одеялом накрытый стёганным.
Прядая, уши растут - к немоте, к весне.
Страница из книги выпав, лежит сырая.
Ветер с привкусом жести, пахнущий монпансье,
Твои ненаглядные фото перебирает.

для количества

Пётр Алексеевич Сусанин
В огромных сапогах болотных
Глядит, как сани едут сами
По бездорожью, но охотно -
Куда? В сияющее "завтра"?
Восслед доверчивым полякам?
Уже без всякого азарта
Глядит и силится не плакать.

реверанс Бродскому  :)

Почему так раздражает Церетели,
До икоты - например, как слово "дуся"?
Есть безвкусица почище, а на деле
Он с Петром в Москве ничуть не промахнулся.
Это власти лучший памятник в России,
Как увидишь, так припасть захочешь к фляге:
Русский царь стоит порывистый, красивый,
А на рострах всё Андреевские флаги.

для количества  :)

С утра испорчен покерфейс улыбкой глупой.
Да ладно, вечером в такси темно и глухо,
Неразговорчивый шофёр сцепленье выжмет.
Осталось только позвонить и смазать лыжи.
С огромной ночью взапуски, по зимней трассе -
Так поднимается в зенит мой тихий праздник,
И вырастает хвойный лес - уже с волками -
Хоть гребень (брошен второпях) упал на камень.
А у тебя есть полчаса на все заботы:
Смотреть в окно, как будто там видать хоть что-то,
По телефону чью-то шею, ух, намылить,
И подтянуться десять раз, и кофе выпить.

Со дна всплывает Атлантида.
Вот парк с большими тополями,
Где в шерстяном трико мужчина
С лохматым пёсиком гуляет.
Кафе "Легенда" не закрыто.
Пускай вино привозят реже,
Но дверь стеклянная помыта,
И пахнет выпечкою свежей,
Домашней, прямо от порога.
За ним искусственное лето.
Шагни, умерь свою тревогу,
Ведь скоро кончится и это.

:)
Начинается долгий январь.
Шьёт хиппанка Елена сумарь.
Я от ярости немею:
Кто стучит по батарее?
Головою, поганец, ударь.
Макаронов с курятиной нет
И жаркого с говядиной нет.
Хлеба ровно полбуханки,
Стынет чай в литровой банке -
У художников, значит, обед.
Завтра панки поедут на фест.
Там, возможно, у них будет секс.
А ударник-параноик
Доведёт себя до колик,
Но отыщет в том сексе подтекст.
Скоро сессия, нужно учить.
Кто там по батарее стучит?
А студенты стипендию ждут,
А кукуруза - царица полей.

для количества  :-\


Дети, слушайте, я расскажу вам одну историю
О бабушке вашей, что очень читать любила
И с юности в поисках книги тропинки торила.
Это, родные, в Египте далёком было.
Представьте, просёлком идёт молодой человек в очках.
Заядлый читатель, видать - для чего же очки человеку?
Тут бежит к нему бабушка ваша из зарослей тростника,
Чтобы спросить: как попасть ей в библиотеку?
"Добрый день! Извините пожалуйста, будьте добры,
Подскажите: в какой стороне тут библиотека?"

Оценил ли он юность, до знаний охочую, прыть?
Нет, мои драгоценные дети, удрал, как сайгак -
Ваша бедная бабушка рта не успела открыть.
А воспитанный гиппопотам никогда не поступит так.

У бегемота нету талии,
У бегемота нету талии,
У бегемота нету талии,
Он не умеет танцевать.

Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником
И научили танцевать.
(детская песенка)


Кайманы амазонские не могут ревновать,
Хоть чайником по морде их безжалостно лупи.
Такой лежит у берега - одни глаза видать.
Наскочишь неожиданно и сделаешь пи-пи.
Прохожий, ты побереги свой чайник боевой
И в танце ритуальном землю пятками не бей,
А то в родную хижину придёшь с одной ногой.
Достаточно в природе обучаемых зверей.

У кота шерстяное лицо,
Загребущие хваткие лапы.
Он варёное хочет яйцо
Из тарелки девчоночьей сцапать.
У девчонки фломастер во рту,
И рубашка зелёным облита -
Скоро будет показан коту
Вурдалак непотребного вида.
Хорошо, что закончился год,
Что носок под диваном пылится,
Что фрамугу снаружи клюёт
Желтопузая дура-синица.
:)

С высоты эстакады
Виден медленный город.
Признак новой блокады -
Лютый сенсорный голод,
Цветовая бескормица,
Прель картофельных трюмов,
Где на юность охотятся
Духи быта угрюмого.
Но сместив траекторию
Перелётной фанеры,
Как Виктор и Виктория,
Двое равных партнёров
Сдали всё-таки норму
И танцуют публично:
Созидающий форму
С Отсекающей лишнее.

От вокзала такси покатило с ленцой,
Было в городе спящем бело и лилово.
Мне один только раз и плеснулся в лицо
Электрический мёд светофора ночного.
Как-то вытек сквозь пальцы обобранный год,
Что тянулся резиной под ругань и остук.
Но душа, наконец, пересилила гнёт,
И пошла цеппелином в декабрьский воздух -
Сновидений цветных лоскуты теребя,
Перемены ещё не вполне понимая,
За пустые недели впервые себя,
Словно мёртвого друга, с трудом узнавая.

Покидает свет зеркала ледяных полян.
Темнота сгустится, у тёплой градирни ляжет.
Дымный лев, из трубы растущий, пока румян.
Вороньё крикливое реет, как хлопья сажи.
Вот звезды коснулся ажурной стрелою кран,
Отдыхать пора. Только сердце за час до ночи
Превратилось в лису и бьётся, грызёт капкан.
Хочет жить лиса, полонённою быть не хочет.

Притворяться уснувшей отарой легко облакам,
Или теплою шапкой чабанской, белей молока,
Что ещё большевата, сползает (подарок отца),
Норовя Ибордагу закрыть половину лица.
И не тесно внизу колоссальным прохладным теням -
Словно чьи-то подолы бесшумно скользят по камням,
По дороге - а там остывает разлитый мазут,
Теплоухие ослики мелкую свёклу везут.
Быть собою легко, с опостылевшей тяжестью врозь,
Коль тугой синевою внезапно прохватит насквозь,
Осенит и наполнит: всегда было можно, прими -
Овцам в небе пастись, а ветрам становиться людьми.

Ходит в потёмках по дому пустой дурак.
Умер, бедняга, и сам не заметил, как.
Вытащил сердце в оплётке рабочих жил,
Брюками вытер, на блюдечко положил -
Падает луч на него, топора острей.
Стены трещат, словно хворост в большом костре,
Кони безумия сонно жуют губами.
- Что ты наделал? Зачем ты? - Стоит, моргает.

Белое блюдце, каёмочка голубая.

Когда столб термометра шёл неуклонно вниз,
И все закручинились было - ой-ой, морозы -
Валера придумал религию прругоизм,
Увидев Прруго в ветвях молодой берёзы.
Снежок торопился на крышу плотнее лечь,
Соседи за толстой стеной обрастали мохом,
А шесть неофитов посменно молились в печь,
И с дымом в трубу вылетал молодецкий хохот.
Зачем приглашения? Гости валили так,
Печенья купив и портвейна, кто сколько может.
Один прругоист, что на флейте играть мастак,
До фенек раздевшись, концерты давал в прихожей.
В натопленной комнате прочно висел топор,
Кот мёрзлую рыбу у двери терзал со стуком.
А где-то снаружи, храня наш чудесный двор,
Сидел на берёзе Прруго, оттопырив ухо.

Вместо сна под веками холодок
Беловат, анданте.
Может, чая? В горле стоит комок:
Имена и даты.
Жизнь моя, ладони одной хлопок,
Никуда бы мне бы...
Розовеет облака тихий клок,
Посветлело небо.
Я с тобой молчала бы так лет сто,
Любовалась ранью,
Но увы. Пора надевать пальто,
Заниматься дрянью.

Раз пирожок с повидлом открыл по-карасьи рот,
Можно к лицу поднести его, яблочный нюхать зной.
Вечер. Пустырное Тихо скоро ко мне придёт,
Спрячет в колени морду, обросшую лебедой.
Тихо моё косматое, лапы седы от пыли,
Здравствуй. Нечего делать, нечего мне сказать.
Опустели дворы до утра, наконец, остыли,
Вьюнок у стены таращит сиреневые глаза.
Ничей прохладный один сорву, и ему не больно.
Сумерки вышли из берегов поля футбольного.

Ветер, ночь. Перекрёстки светлы и пусты.
У теней вырастают сорочьи хвосты.
А в квартире Анхелики стоя уснул
Крепдешиновым платьем покинутый стул,
Да ещё, сохраняя обыденный вид,
Беспризорная лампа горит и горит:
Повторяет, продляет заботливо ложь
Для чужих, для того, кто был в дом этот вхож,
Для отеля напротив с огнями во лбу,
Для пьянчуги в мясном автономном гробу -
Чтоб никто не подглядывал и не мешал,
И не смел в беззащитный затылок дышать,
Чтоб могла уходящая, выключив речь,
Потихоньку сырые дворы пересечь.

Одна стала бдительной: грядки всегда прополоты,
А вечером с танцев домой возвращалась - пела.
Другая училась ходить по огромным комнатам
Без всякого дела, как мусор лежит без дела.
(Полезнее в скверах, пустеющих год от года,
Но нет потолка там, а только литое небо.
Эрзац, хоть и пахнет и выглядит как свобода,
Насквозь омерзителен. Даже в порядке бреда.)

Соседская лайка по кличке Тайга
Конфетой не прочь закусить шоколадной,
Как только соседка, пряма и строга,
Развесив бельё, исчезает в парадной.
Лесную помощницу запрещено
Кормить шоколадом - вдруг станет ленива?
А я вот считаю, с Тайгой заодно,
Что это, как минимум, несправедливо.
Но важно ей зубы сперва осмотреть:
От сладкого - ой, что с зубами бывает.
И умница, зная - придётся терпеть -
Весёлую пасть широко открывает.

Невпопад родилась, потому голодала любовь моя.
Изжевала ремни взаперти, не осталось во мне ремня
Уцелевшего. Как же рваниной стяну я такую брешь?
Вот он путь, дорогая, наружу - бери там что хочешь, ешь.
Сколько можно? Смешно, в самом деле: зачем-то лежать, реветь,
Неумытым коннектором сунувшись в кочки сырую медь -
Вряд ли так же легко будет вынут сердечник иных скорбей.
Жаль, но вышло как вышло. Да полноте, не умирать же ей.

За элеватором так пахло макаронами,
Что мне привиделось почти как наяву:
Пришли титаны и рожков сварили тонны две,
На всю сбежавшую из Тартара братву.
Людская смена по углам рассредоточилась,
Технолог заперся и думает: "Ох, мать!"
А у пришельцев лица вовсе и не склочные...
Ну почему я не умею рисовать?

Поздновато всё же настало лето.
Но чердак сушильни, объятый светом
Над цехами, пуст и сияет ветхо,
Как давно включённый большой рефлектор.
Отстояв по струнке дневную смену,
Лебеда прохладно щекочет стену.
Заводская кошка, скакнув со стула,
У ворот чету голубей пугнула:
Вон, летят они в синеве огромной,
Поднимаясь выше и тая, словно
Два комочка розовой лёгкой пыли,
За пределом, который положен силе.

Из памяти худого ящика
Под утро выдвинулся бур,
И ужас обездвижил спящую,
И вывернул шипами внутрь.
Хрустела воля, как папирус.
Потом взревел мотор за окнами.
Она лежала и стыдилась
Ушей своих, позорно мокрых.
Но тот, кто полстраны изрыскав,
Так долго был всего лишь возле -
Пришёл вплотную, ближе близкого,
До пенья птиц, и дальше, после.

после правок так:


...А ночи прозрачны, неделю уже не спится.
Блестит над соседней дачей антенны спица,
За сторожа там инвалид, старикан Явлонский.
Протез у него, как у чёрта, с копытой конской -
Усмейся - как примет, похож на кривую нэцкэ.
Ну, о тебе побалакать мне больше не с кем,
Вот он и несёт чекушку ли, спирта кружечку.
Рванина и пьянь твой прощается глупый дружечка.
Под веками свет, убаюкан огрызок яблочный.

Совсем лягушки замолчали,
Подсохло мелкое болото,
И стало слышно, как ночами
Листва готовится к отлёту.
Всего отчётливее шёпот,
И протестующий и гневный,
Там, где похолодевший локоть
Фонарь заносит над пельменной,
Где ветер с шорохом и хрустом,
Руками, пахнущими глиной,
Перебирает звёздный мусор
В остывшей гуще тополиной.

                                                                                "…Вырежу ворону из картона,
                                                                                 и закину в форточку свою."
                                                                                                      Маша Махова
                                                                                       
                                               
Реанимирую последние нейроны я,
Курю, заварку мимо кружки лью,
И вдруг большущая картонная ворона,
Как томагавк, влетает в форточку мою.
Конечно, может и живая, перелётная,
Уклюнуть - мол, не думай о пустом.
Но та, что рукотворна - равнотвёрдая,
В затылок бьёт меня не клювом, а хвостом.
Я, чуть не вышибая дверь балконную,
На воздух выношу свою крейзу
Смотреть: кто там кидается воронами?
Вдруг Машу Махову увижу я внизу?
:)

Старый плотик эстрады по сумеркам детским плывёт,
Мнёт жасмина соцветья.
У концертной трубы округляется пристальный рот,
Наливается медью,
И трубач - немота очарованных бережных рук,
Холодок поцелуя -
Отпускает на волю прозрачный серебрянный звук,
Словно птицу степную.
Закричал, заметался, не ставший ручным в заперти,
Страшноклювый взъерошец,
По-над сценою, вместо того, чтобы вихрем уйти
Сквозь черёмух порошу:
Он прощения просит, кромсая воздушный провал
Острым скрипом кюретки,
За беспомощность злую, за пальцы, что в кровь изорвал,
Потревоженный в клетке...
Музыкант, что пытаешься силой внутри удержать,
В два зажмуренных глаза?
Это плёвое дело - в себя приходить, понимать
Постепенно, не сразу,
Что кругом - ни души. Остаёшься один, посреди
Бурелома, бедлама,
И широкий овраг, потрясённо молчащий в груди -
Оркестровая яма.

Натянулся ветер туго в синей пустоте,
Промывает неразменный солнечный обол.
У тряпичной, мягкотелой бабы на шесте
Сарафан-пятиминутка, огненный подол.
Неподвижные, мелеют белые моря,
Калаши в ряду калашном снова удались,
Чучела по косогорам - знай себе горят.
Холод, казни понарошку, факельная жизнь.

                                                                А.
Потихоньку в зените колодец висит смотровой -
Новолуние. Мирно погасли высотные "свечи".
Ты голодные спазмы на крыше запил синевой,
И соринку звезды унесло в капилляры предплечья.
Приживётся не сразу она, станет жечь и колоть,
Ниже локтя ночами светиться, покой отнимая -
Береги, утешай. Ничего так себе окорот:
Вместо целого неба какая-то темень сырая.

Раздражён полёт лесной треугольной бабочки -
Штилевую статичность рвёт на зигзаги-тряпочки.
Я, из шалости, спящей тонкие крылья тронула,
И она вдруг стала поспешного бегства формулой,
На прощание мне исподним сверкнув оранжевым.
Дозревает гроза. Лиловея, клубится башнями,
Опускается прямо на белый песчаный оползень.
Вот секунды, как муравьи, сыпанули порознь,
Вот угрюмая сопка разом оделась в полымя -
Там оброненный мною нож отыскала молния
И от радости, что находка такая острая,
Синий свет стокосый вышел плясать над островом.

Вот это учудил наш лютый ветер в январе:
Гнездо из солнечных лучей он свил на фонаре
И высидел из лампового старого яйца
Неонового, мягкого, зелёного птенца.
Принёс цветных снежинок - несмышлёныша кормить,
Из парка в шею вытолкал любителей курить.
Птенец стал ярче к вечеру, и учится летать.
Ты будешь есть пельмени перед тем, как ляжешь спать?

У тени ветлы короткое имя: Ёлн.
Накрывает Ёлн молодую и безымянную
Тень дома, где бабушка вымыла на ночь пол
Ситцевой тряпкой рваной.
Солнце садится, темнеет кошачий лаз
В заборе, который мы с бабкой белить не любим.
Я собираю малину в железный таз.
Он, если уйти подальше, звучит как бубен.

Наверное, это песня. Возможно, блюз. Исполняется с надрывом и жестикуляцией.   8)

Пахнет в нашем подъезде едой.
Как же пахнет в подъезде горячей, домашней едой!
Жизни дух, сногсшибательный запах (возможно - котлетный)
Громче соло, что пущено в люди концертной трубой.
Ум со стуком в желудок упал.
Не волнует меня сетевой викторины финал.
О, шеф-повар в кальсонах, из тридцать четвёртой квартиры,
Гедонист подколодный и кухонный, чтоб ты пропал!
Сковородкой твоей поклянусь:
Я на стыд не способна теперь, разве только на грусть -
Даже если бы вдруг увидали мои сослуживцы,
Как стою я у двери твоей и за стену держусь.
Я уйду. Отыщу в себе силы, уж ты мне поверь.
Я, конечно, не стану звонить в эту чёртову дверь.

Цветные образы проносятся
Перед открытыми глазами,
Незащищённой переносицей
На миг внезапно осязаемы.
Стоит в зените половодье,
Бушует лунное безветрие.
День вечен. Ходики не ходят.
Бессонница такая светлая...

Натужно выдвинется дверь, запрёт мелодию в салоне,
Придёт в движение метель январских окон освещённых
И, словно воздуха плита на колокольчиковом склоне,
Автобус двинется вперёд, промёрзший сельдевый бочонок.
Покинет свой насест кондуктор, и свято место опустеет.
Вокруг подвыпившего деда вот-вот скандал начнётся гадкий.
Сосед возьмёт ему билетик, загородив неловким телом,
И разлетятся злые духи от звона мелочи в подкладке.
Снаружи ветер ледяной, вылизывая кромку ночи,
Прикусит вышки стебелёк. В потёмки отползает город.
Лишь нестерпимой синевой нальётся и погаснет тотчас
Люминесцентный огонёк вне светового коридора.


Меня мучает или навязчивая мысль, или ложное воспоминание, что про разлетающихся злых духов есть у кого-то из форумчан. Если это так, пожалуйста, скажите мне! Я тогда переделаю стихо, или выкину.

А кто там ночью мимо вас, под тиканье будильника?
А это мама, словно барс, крадётся к холодильнику.
Настали тёмные часы, проголодалась женщина.
Сейчас запасы колбасы существенно уменьшатся.
Семейство видит пятый сон, бревном лежит собака.
Но чу! Гудит на кухне он -
Прямоугольный бастион незыблемого мрака.
И вот, стыдясь дрожащих рук, гордясь своей повадкой лисьей,
Она скользит на этот звук бесшумная, как будто ниндзя.
Привет, заветный силуэт! И можно ласково, любя,
Произнести: "Да будет свет!" И дёрнуть дверцу на себя.

Знай, кто не ходит ночью есть:
Во тьме и свету место есть.

Вот, само написалось после прослушивания Garmarna "Njaalkeme" :

Напоследок сарай подожжёшь и отвяжешь пса.
Обернётся змеёй отрезанная коса,
Из колодца ползёт к ней древесный голодный стук.
Ты-то слышишь его, сирота при живом отце -
Ледяные шипы растут из обеих рук,
Проступают узоры морозные на лице.
А ночная дорога покойна, светлым светла.
Далеко твоя радость, нет крыльям её числа.

Всё это кончится однажды, возможно - скоро.
Слепую вызревшую жажду загнали в горы
Ермак и Йерма. Трали-вали, толчки и сдвиги.
Две стороны одной медали в руках барыги.
Горит костёр. Лежат нерозно штаны, гамаши.
Пришли растрёпанные звёзды на запах каши,
Низводят вековые схизмы к щелям в сарае.
А двое слой биоцентризма с любви снимают.

Чёрное утро, железный обруч.
Снег заскрипел во дворах глубоких -
Это январский идёт всеобуч.
Первого вдоха боятся лёгкие.
Полубесчувственный, полузрячий,
Мыслей спросонья - что кот наплакал,
Ты как боксёр подбородок прячешь,
Сжимаешься при повороте за угол:
Ветер ударит в лицо, не целясь.
Высунет жало морозный хвост.
Хлопают лапой о лапу ели,
И в автопарке фырчат "газели",
Плотным гуськом выходя на кросс.

Купи дальневосточный зимний глобус.
Представь, как в пригород тебя везёт автобус,
Кряхтя и кашляя, навстречу ветру злому
По бесконечному накату ледяному.
На остановке только столб. Хана рекламе.
Выходишь ощупью - вдруг яма под ногами -
И спотыкаешься о гребень снежной кромки
В текучих прядях разыгравшейся позёмки.
Потом ты кофе пьёшь, мечтая о кефире,
У тихой бабушки-кошатницы в квартире,
Где моль сточила полтора последних зуба
О беспросветную мутоновую шубу.
В маршрутках стылых на работу едут люди.
Тепла здесь не было, как будто, и не будет.
Но, впрочем, вывески хранят немного лета:
"Цветы", "Малина", "Галерея света".

Пустое пологое небо
Щекочут султаны-дымы.
Запахла бензином и хлебом
Лиловая бездна зимы.
У горки пыхтят лесовозы,
Скользнул по мосту огонёк.
Сугроб на крыльцо горпромхоза
Кальцитовой друзой налёг.
Спешит припозднившийся мальчик,
Бодрится, считая до ста,
И к дому за пазухой тащит
Бесхвостого злого кота.

а в моих кривых руках
важной кости нехватает
снег ложится в головах
по весне тихонько тает
вот и слёзы потекли
сунул грека в реку рака
ты полай моя собака
To be or not s`il vous plait

Он кожу её лягушачью бросает в огонь.
Потом о пиджак вытирает брезгливо ладонь,
Берёт сигарету, свою нетерпимость кляня.
Она в это время ведёт за ворота коня,
Ведь прежняя жизнь безвозвратно, бездымно горит.
Она, удаляясь, как будто ему говорит:
- Ты знаешь, я вижу в окутавшем плотно огне -
Два ветра бесчинствуют попеременно во мне.
И ветер органный - чтоб с Богом вдвоём горевать,
А клезмерный ветер - танцующим крыши срывать
В бескрайний полёт, где вовек ни земли ни угла.
Поверь, что жила я с тобою, покуда могла.

Она выходит наружу, под красный свет.
(В каюте дышать всё равно, что дышать рагу.
Он спит, колено вогнав, как в живот врагу,
В пятно на сбившейся простыне.)
Юдифь говорит ей тихонько, издалека,
Голосом полным хрипа магнитных бурь:
"Ничего, дружок, станет сильной твоя рука,
Сердце вырастет заново из песчинки, попавшей внутрь."
На это Ассоль щурит правый блестящий глаз.
Паруса алеют, боцман пошёл в клозет.
Бушприт упирается прямо в огромный Марс.
Кипит за бортом яблоневый цвет.

Ночью зверями становятся низкие облака,
Нюхают осторожно курящего лесника.
Трогают лапами колкость еловых лап,
В чащу сбежав от света безумных ламп:
Пьяную вахту везёт, как предметы мебели,
Кислый железный поезд с лицом фельдфебеля.
В лязге качается тамбур, холодный, чёрный.
Едет в другую книгу седой Печорин
С мерзкою справкой, без ванны и без вайфая,
Тьмы шерстяную нить на кулак мотая.

Ночи летние всё тесней,
Дышат звёзды на дне колодца.
Мой тигрёнок растёт во сне,
Я хожу босиком по солнцу.
После танцев с руки молчать.
Сто дверей обросли домами.
Настоящая без ключа
Открывается прямо в пламя.

Вот фонарь потускнел над столовой, запахло печёным.
На крыльце дальнобойщик устало в расчётку глядит,
И дымок выбегает из тонкой трубы закопчёной,
И огромный кобель, выжидая, у двери сидит.
Молчалива душа, как закутанный маленький мальчик.
Гаснут острые звёзды, ветра перевал стерегут.
Я надеюсь, Вам снится дорожного кофе стаканчик,
Синий воздух лакричный, сосновые иглы в снегу.
Иоганнес, февраль на рассвете мне кажется сладким.
Все цвета флюорита - представьте - у льда на реке.
Я украла форшлаг Ваш, везу его в левой перчатке.
Горячо и щекотно руке.

Казалось, просто - одни играют, другие судят.

Ферзя с доски убирали четыре раза.
В пятый она вернётся на поле красной,
И никаких "своих" у неё не будет.
Сначала, хм, пустоглазые кони взбесятся.
Пехота в панике стопчет слонов-загонщиков -
Она спускается по монохромной лестнице.
На счёте "десять" ступени внезапно кончатся,
В босые пятки небольно паркет ударит.
Она распрямится, прошепчет с улыбкой: "Дарий!"

Белые дыры - прорехи из света в свет,
В белом стакане гудение тишины.
Марля, обсценная, мокрый стальной букет.
Чёрные - это беззвёздные сны, дурак.
Пляска фрактала на острие иглы.
Это изнанка видимого огня.
В красные дыры входит легко кулак.
Кистью становится, ищет во мне меня.

Мой далёкий, мой милый, купи мне скорее трамвай.
Если можно - скрипучий, омытый ночными огнями.
Я обрадуюсь, точно при жизни увидела рай,
Запою и уеду из этого цирка с конями.
Нынче мода на игры в больницу, хоть смейся, хоть плачь.
Воет кот под окном, ошалев от недельного блуда.
Никакой из меня пациент, и тем более врач.
Я протёрлась на сгибах. Соскучилась. Мою посуду.
Мне до слёз омерзительны истово скорбные рты,
А ещё - если вдруг со своею линейкой убогою
Измеряют, кривясь, амплитуду моей немоты
И сиротское детство холодными пальцами трогают.

Если веки в темноте пальцами прижмёшь,
То приходит зампотех - синий грустный ёж.
У него труба горит, как на ней играть?
Он давно живёт в кредит, огорчая мать.
Если несколько минут в потолок смотреть -
Вот он, рядом, тут как тут, розовый медведь.
Морда в пудре у него, и в глазах вопрос.
Он от носа до хвоста стразами оброс
(Это чтобы подчеркнуть линию спины).
Наша комната висит в толще тишины.
Здесь морозные цветы, маятника лот,
Океаны темноты, белый-белый плот.
На столетие зимы лета полчаса.
Ни сумы нам ни тюрьмы. Спи, моя краса.

Как в доме на болоте зажёгся огонёк,
Холодный май улёгся погоне поперёк.
Над головою ветви подвижны и худы.
Черёмуховым цветом наполнены следы,
И можно растеряться, слегка убавить шаг,
По лестнице подняться, от счастья не дыша,
Войти и сумкой звякнуть, и тут же закурить.
- Давай не будем плакать. Давай глинтвейн варить.

Неочищенный газ выгорает в зелёном бурьяне?
Потревоженный лаз деревянными стукнул краями?
Нет, репейник цветёт - благодать для сверчкового хора.
Тихо время идёт. Не шевелятся доски забора.
"Есть в коллекции Роршарха пара забавных картинок:
Двое с общей спиною, и каждый шнурует ботинок;
На другой-то и вовсе, неловко напомнить, простое.
А ещё я люблю тепловозы и небо пустое,
И его - я так пафосна, господи, вдруг это плохо -
До последнего вздоха и после последнего вздоха."
Выходной. Тишина заводские дворы затопила,
На закате в машинном цеху порыжели стропила.
У тебя было прозвище - Злая Коса. Дома звали Гражиной.
Самолёт улетел. Полоса в синей бездне стрижиной.

Встала дыбом снеговая туча,
Одолеет скоро перевал.
В темноте, холодной и колючей,
Огонёк мятежный замигал -
Значит, ветер вырвался из плена,
Через час обрушится на дом.
Я согрела битое колено
И курю в постели перед сном.

Извините :-\


Это подлость тебя швырнёт на кафельный пол.
Это глупость твоей любовью наполнит шприц.
Вот пойдёшь домой - купи себе пропосол.
Приходя, дрожи: на углу страницы твоя слюна.
А, застряла в горле вчерашняя шаньга-царь?
Облетевшие лица манкуртов несут на склад.
растолстел улыбчивый Бог мой не лезет в ларь
заиграл моё сердце сволочь не ложит взад

Ледяными бивнями дом оброс.
На фрамугах - белый колючий мох.
Но у двери жмётся смешной барбос,
И всё ниже сливочный лунный рог.
А в подъезде чьё-то висит пальто,
Неумело прячется пыльный рой.
(Ветерки шоссе растащили то,
Что десяток лет притворялось мной.)
Онемели пальцы, сжимая ключ,
Потому в замке он звучит без фальши.
Я вошла, удравший из ванной луч.
Я не знаю, что делать дальше.

У вечернего неба оранжевый тон.
Снега столько, что даже не верится.
Я рассыпала сахар, профукала сон,
Погуляй же со мной, Переменница!
А давай, хохоча, побежим взапуски,
Чтоб во встречной машине,
За тёмным стеклом
Осенило шофёра: "Бегут дураки.
Боже, сделай меня дураком."

Синтия Стоун приходит на берег моря.
В воду садится, юбок не подобрав.
- Отче, ещё десять жизней Тебе спроворю,
  Только верни мне мужа. Ты был неправ.
- Синтия, мне непонятны твои упрёки.
  Я ли, ответь, на землю войну привёл?
Женщина мокрой рукой вытирает щёки.
Серые волны колышут её подол.
- Отче, с Тобой мы детишек моих растили,
  Имя Твоё они научились чтить.
  Это не я на землю войну впустила.
  Кроме Тебя - кого мне ещё просить?
- Всё это так. Но знай, что пропавших списки
  Вьются и вьются, мне дурно от их длины.
  Слово даю, что будет однажды сыскан
  Муж твой, дитя. Скажи: терпелива ты?
Камень бывает - морская вода бессильна.
Пусть раз за разом, годами, наотмашь бьёт.
Душу солдата (отмечен как Стоун, Вильям)
Ищет Господь. А Синтия молча ждёт.

Тихо греет половицы войлок лунного луча.
Тихо спит за белой дверью шестилетний тёплый внук.
Кровеносная система - силуэт карагача -
Проросла в окно к постели и его коснулась рук.
Приходи босым и старым в омут зеркала глядеть.
У воды в стакане ночью посторонний пресный вкус.
Ох уж мне мои привычки - вечно нечего надеть.
С высоты похожа трасса на живую нитку бус.

Сострадание - способ отвлечься от собственной боли.
Послушание - метод. Вернёшь себе вольную волю.
Это правильно, знаю. Не знала б - писала б в тетрадку.
Я нечётная, папа, на два не делюсь без остатка.
Неделима, признайся. Но, может, чему-нибудь кратна?
Ну а хочешь, ударюсь я оземь и стану домкратом?
Подниму тебя на высоту, недоступную птицам.
Как она обалдеет, как станет тобою гордиться!
Ты уходишь? И ладно. Пора мне вставать, собираться -
Вот уж солнечный зайчик настырный полез целоваться.
Я купила модель корабля. Это - шапка на воре.
У меня твой блокнот. Я скучаю по нашему морю.

- Это море, сынок. Помнишь, как у тебя на тарелочке?
- Что ты, папа, совсем головой занемог? Я же девочка.
  На четвёртом десятке.

В этой женщине что-то от кошки, от серой совы:
Сила пальцев, играющих ложкой, наклон головы,
Над людской болтовнёй, сквозь дымок - полнолуния глаз.
Визави, погибая, вцепляется в свой партагас.
Не рядится ли женщиной ветер, живущий в лесу?
Или это детёныш горгульи, обретший красу?
Я гадаю, курю. А потрёпанный вечера лист
Испещрён сверху донизу нотными знаками лиц.

Дождя бамбуковая роща
Из тучи гнётся сверху вниз.
Пододеяльник слипся тощий,
На мокрой жёрдочке провис.
Чудесно всё: и близкой сопки
Изъеденный ручьями бок,
И месиво дороги топкой,
И синих сполохов клубок,
И плотный шквал - удар смычковый.
Альтисты ростом с каланчу.
Я в двери собственного дома
Ударных партию стучу.

Шутка  :)

Усталость с набором кривых инструментов
Не любит химических экспериментов:
Уж кошку твою одолела зевота,
А ты - гениален, и можешь работать
(Пока небеса не увидишь воочью)
И прошлой, и этой, и будущей ночью.
Усталость, вздохнув, уберётся отселе
Туда, где давно побеждённая ею,
Сопит по кроватям, ногами наружу,
Орава адептов холодного душа.

Что скажут в твой адрес участники тризны?
- Он был терминатор во благо Отчизны.

Как лёгкое облачко, вставшее на попа,
Как дыхание детское, сладостью молока -
О бог мой, неужто бывает, шиповник чтоб цвёл во льду -
Вот ты открываешь двери, и я иду
Рядом дворцовых комнат, где стены - свет.
Летят с потолка драконы из пёстрых лент,
Цветы, конфетти и перья, и мишура ещё.
Вот я открываю двери, и ты идёшь
Бутонами тьмы, где место и время спят,
Телами ручьёв, которые сплошь кипят,
Колодцем, играя в гляделки с моей судьбой,
Мимо застывшей стражи (а был бы не равный бой),
К центру. Осколком в сердце. Конец пути.
Но там ничего, куда бы ты мог войти.
Теперь это вижу, знаю как жизнь, как смерть,
Прости. Отступаешь, плача. А я остаюсь гореть.

На ускоренной плёнке не жизнь, а полёт.
Вот речная вода превращается в лёд,
Вот его по колено затянут снега,
Вот по снегу бегут господин и слуга.
Коловая пенька примерзает к руке -
Юный тащит салазки, старик налегке.
Ветер силы такой, что два вдоха подряд.
Но всё ближе посёлок. Вон, трубы дымят.

- Подойди ко мне поближе -
В темноте тебя не вижу.
Не пугай и не балуй,
Край одежды поцелуй.
Уговора не нарушу.
Вот, считалочку послушай:
В сердце бьётся мотылёк.
За порогом путь далёк.
За окошком - огонёк.
На ладошке - уголёк.
Светится и дразнится.
- Мне какая разница?

Как будто Бог луной растущей
Глядит в упор.
И талым снегом неимущим
Заполнен двор.
Штыки изношенной ограды -
Салют войне.
Спасибо, что немного надо
Для счастья мне.
Белеет свет и тихо дышит,
И в нём круги...
Весна идёт. Собака слышит
Её шаги.

Причуды обратной тяги
Весной увлекли принцессу.
За мартом - февраль вернётся,
Сугробы метелью станут.
Теперь она может видеть:
Берёзы чёрное сердце
Сквозь белую кожу светит.
У сущего есть изнанка.
Она - тинктура и тигель.
Молчать её не учили,
Звучать - сама не готова.
Алмаз превращает в грифель
И пишет на белом слово.

Кто я, о чём забыла, чего хочу?
Ночь, а вода по трубам светло журчит.
Чай налила, и локон сижу кручу.
Молчит моя память, сердце моё молчит.
Я не могу больше ни приходить, ни брать,
Ни возвращаться с победой в руках под кров.
Вот, рассказала. Чего бы ещё соврать?
Пурпур и дым. Дары королевства снов.

Кто сосчитает звёзды, пойманные рекой?
Тихо ложится, без плеска, в жидкое небо сеть,
Тянется чёрная-чёрная, нехотя, под рукой.
А в вышине такое - ахнуть и умереть.
Вольная бездна света ждёт от тебя вестей,
Кровь наполняет звоном, дарит свои сады.
Только не пей из Леты - хватит и двух горстей,
Чтоб вопреки канону со мной разминулся ты.

Ещё не случалось какой-нибудь лютой вражины,
Сестрёнки-братишки успехи делили поровну,
А сердце росло в пространстве замочной скважины,
Пока вдруг не вышло по ту и по эту сторону.
И как не глуши алкоголем частот сомнительных,
И как не бросайся в объятия квеста нового -
Как больно - длиннее любых расстояний длительных.
Как странно - короче сухого щелчка куркового.

Туча осени прёт через двор.
Это мама - косматая, грузная.
За подолом волочится сор,
Вместо шляпы - горбушка арбузная.
Спотыкается о кирпичи.
Плюхи жду я, упрямая гадина -
Вот опять потеряла ключи,
Все последние деньги потратила.

Бесприютность над ветхими крышами.
Выше - небо и ветви антенн.
Осень ластится листьями рыжими
У подножий обшарпанных стен.
Наплевать мне, что негде расплакаться,
Наплевать мне, что некуда лечь -
Вижу море сквозь рваную рабицу,
Слышу гальки шипящую речь.

Ветер с надкрыльями цвета черешни,
Чем аромат заманил тебя здешний?
Кружишься в листьях и хлещешь кустами,
Ищешь зарю у воды под мостами.
Тихий, размеренный шёпот болотный,
Между стволами туманов полотна.
В шорохе дней, в полудрёме покоя
Колкая дрожь настороженной хвои.
Здесь не найдя ни огня ни приюта
Сыростью дышишь в затылок кому-то,
В мокром распадке, в глухом захолустье,
Вдруг замирая от страсти и грусти.

Комариный тонкий писк.
Листьев хаос многомерный.
С головою Олоферна
Сходством бредит лунный диск.
Вот каков он, этот рай -
Неустойчивость накала.
В лёгком привкусе металла
Спрятан яблоневый май,
В спящих птицах - синий мёд.
Океан любви над полем,
Где для звёздных колоколен
Полночь травами поёт.

Цыгане шумною толпой вдоль Ганга табором кочуют.
Вот у раджи слона сведут, потом на ярмарке надуют,
Радже другому продают. А после - пляшут и поют.
Меж тем как жадина-вайшья, обличьем схожий с перцем чили -
Ему от имени раджи слона покупку поручили -
Глядит, от страха пожелтелый, покуда голова - часть тела,
Как слон, сдуваясь до конца, сдувает к чёрту пол-дворца.

Стань звездой путеводною. Вспыхнуть - момент.
Игнорируя пластик червей-кинолент,
Пыль рассказов пустых, злое топливо книг,
Отправляя ко дну свой сияющий бриг.
Будь грозой и туманом, в котором огни,
Накладной и Кораном, и всеми людьми,
Мокрой чёрной землёю, кормящей табак,
Свистом провода, кровью бродячих собак.
Этим вечером воздух подходит к концу.
Не разбитая жизнь потечёт по лицу -
Вот струна, что на горле была, порвалась.
Вот плотину сметаю, вот я разлилась.
Проникаю во всех, кто нахлынул в меня -
В тех, кто стражу несёт, кто стоит у руля.
Ни к чему компаса, если всюду вода.
Закрываю глаза я и вижу: звезда.

Лисица видит сыр,
А сыр лисицу - нет.
Из круглых сырных дыр
Исходит яркий свет.
Внутри седой монтёр
Кричит кому-то: "Шесть!"
Нет, ни одна лиса
Не станет это есть.

На зелёных полях - дымки серые косы.
Никакого жилья, никаких сенокосов.
Обручённый с травой, ветер лёгкий и нежный,
Над моей головой чертит круг обережный.
И растут облака из-за близкого края
Высотой говоря, тишиной настигая.

Липнет к стеклу красота-темнота. А в ней
Два фонаря на бетонных прямых ногах.
Ровно горят. И не понятно мне -
То ли снега затерялись в ночи, то ли ночь в снегах.
Я сегодня устала, дружочек, совсем одна.
Моё время застыло на перекрестье рам.
Моя радость ушла на праздник, моя печаль
Залезла в мусоропровод и сдохла там.

В тяжком пушечном теле
Навек поселился рёв.
Шарканье помнят ступени,
Воду - глубокий ров.
Гулом колёсным полон
Всклень мостовой настил.
Плачем ночным младенца -
Тот, кто детей растил.

Жёлтые стебли травы прошлогодней
Никнут в канаве у туфельки модной.
Солнце, пустырь. Это что-нибудь значит.
Девочка курит и девочка плачет.
Слёзы прозрачней воды под ногами.
Первоапрельской неласковой гамме
Отданы, словно деревья равнине,
Пепел, и горе, и небо над ними.

Сигареты - в карман. Зарывается в волосы ветер.
Обнимает, стихая, как будто не видел давно.
Чёрный башенный кран мне по левую руку на свете,
А по правую - листья танцуют. Немое кино.
Безраздельные сумерки смотрят в глаза светофорам,
На окраинах дышат за каждой прозрачной стеной,
Замыкают в ошейник огней надоедливый город,
И смеются над тем, кто уверенно едет со мной.

Никогда ни о чём не просить,
И ни в чём ни за что не признаться.
Много "не". Против воли остаться.
Будет дождик с утра моросить.
Воля слабая. Пусть помолчит.
Тишина просочилась сквозь щели.
Над столом, за которым мы ели,
Одинокое небо, как щит.
Изгибается тело ручья.
Спит бродячая туча ничья.

Не печалься, мой друг, эти слёзы - не следствие горя.
Нет причины скорбеть и дрожать от обиды губой.
Через прорези маски приходит огромное море
С отраженьем Того, кто склонялся над тёмной водой.
Суета, простота, дивный сон, поединок молчаний,
Глупой веры горячей такой ненадёжный понтон -
Это вне обязательств, безжалостных вне расстояний.
Это дар, за который не ждёт славословия Он.

Катится и катится октября река
Через утонувшего в горе дурака.
Тень его цыганкою виснет на руке:
Что такое яркое в сердца кулаке?
Толку-то от памяти, здесь казённый дом.
А пойдём, на паперти водки деранём?
Чёрная, усатая, белка скок-поскок
Влезет ночью в форточку, отгрызёт свисток.

Одержимость ночной дорогой.
В пальцах - хрупкий кусочек счастья.
Разомкни, отожми по-новой,
Забинтуй лоскутом от платья.
Что ты плачешь, моё спасенье?
Посмотри на поля под снегом.
Стану я ручейком весенним,
Побегу лепетливым бегом.
Вот, в крови оседают льдины,
Лезет в шкаф полоумный Кафка.
Громко шепчутся гости Дины.
Воскресает из пепла шапка,
Что на воре сгорела бедном,
Не дождавшись конца обеда.

Круг луны - он издали, как миска.
Ночь с краёв послизывает лёд,
И зубцы проснувшегося диска
Языком обманутым найдёт.
Синева в тисках морозных сжата,
Из царапин выступает яд.
Низко тлеет облачная вата,
Искры снега скоро полетят.
Злее свет, и обороты выше.
Не спеша. На глубину слезы.
Пусть глухие костным мозгом слышат
Страшный визг измученной фрезы.

- Милый Арлекино, как у нас дела?
  Я была мужчиной, женщиной была.
  А теперь я - бабочка. Трубкой хоботка
  Выпиваю Ваши тени с потолка.
- Детка, ты плутовка. Бабочек здесь нет,
  Говорить неловко. Впрочем, дам совет:
  Перейди на вина - сладко быть в беде.
  Я не знаю, кто ты, как, когда и где.

У тоски проступило лицо человечье,
Но осталась походочка лёгкая, лисья.
То засмотрится, глупая, в синюю вечность,
То очнувшись, припустит по улицам рысью.
Поцелует, стыдясь, тёплый мячик футбольный,
Потеряет внезапно присутствие духа,
И за дальним углом тихо канет в приволье,
Колыхнув озерцо тополиного пуха.

Мишка наелась ягод с той стороны забора.
Крутит ошеломлённо маленькой головой:
Сколько у сказки тягот, если она не впору!
Кончился день продлённый, надо идти домой.
Кто за меня здесь плакал - все мои слёзы вылил?
Вырастил соль в тарелке, в стол карандаш воткнул?
Ходит сквозняк с размахом - не продохнуть от пыли.
Чьи тут на стуле грелки? Чей этот чёртов стул?
Радугой перламутра, в спальню, к своей постели,
Мишка плывёт упрямо - гостя в клочки порвать.
Вдруг наступает утро. В спальне светлеют щели,
И над сопящей - мама. "Детка, пора вставать."