Конкурс-подборка 74. С моей буйной головы...

[alabaj]

Для меня останешься тайной,
И хотя говоришь по-русски,
Твой язык похож на китайский,
Эвенкийский или тунгусский.
Я тебя понять не пытаюсь,
Смысл выискивая в приметах.
Улыбаюсь тебе – китаец,
Головой кивая при этом.
Как таинственный мир заманчив,
Мне язык твой выучить впору.
Головой кивает болванчик
Счастью хрупкому из фарфора.
Объяснения слишком ёмки.
Соберешь, улыбаясь с грустью,
Ты фарфоровые осколки,
Те, что сеть сквозь себя пропустит.

[alabaj]

Страшила

Присмотрись, может быть, я не так уж и страшен.
Полноват, рыхловат, но не всем же гулять с качками.
И не важно совсем, что значительно старше,
И что редкие волосы просто торчат клочками.
Потроши мою память, брось ветру солому.
Ты щекотно мне в голову тычешь свои иголки.
Пусть твердят, что я глуп, но с тобой по-другому
Заживу, и пойду - может мыслей дадут хоть сколько.
Ну, зачем тебе Гудвин - фигляр балаганный
Знаю я, день придет, улетишь на шаре воздушном.
Мудрым стать почему-то так больно и странно,
Ощущать, как иголками мысли рвутся наружу.

[alabaj]

Повелитель звёзд

Это, наверное, здорово,
Если ты хоть кому-то нужен.
Стоит ли задирать голову,
Если звёзды плещутся в лужах.
Они так близки и доступны,
Их можно потрогать руками.
А, если не так вдруг поступят,
Волной разогнать, бросив камень.
И чувствовать, ты – повелитель,
Но навзничь упав, поскользнувшись,
Увидеть – восходит Юпитер,
Выплеснутый из лужи.

[Симамура]

Серёжка

Когда войдёшь в лес, где все деревья черны,
Дай им имена, и пусть стоят до весны.
Дай им имена, дай им знать, что ты – друг.
Усыпи их наложением рук.

Когда войдёшь в лес, представь себе, что ты – лист.
Или игла сосны, или танцующая твист
Серёжка клёна, твоя голова кружится.
И ты летишь, глядя в высокое небо Аустерлица.

Но война уже позади, всё, всё уже – позади.
Завтра с тёплым питьём нагрянут дожди,
И аквилон укроет ветерана периной
И споёт ему песню, о том, что длинной

Бывает жизнь, а зима, она лишь на вечер.
Закрывай глаза, время не лечит, не лечит.
Эта болезнь пройдёт, пройдёт, потерпи немножко.
Это ветер поёт, поёт, что ты - всего лишь серёжка.

島村

[Симамура]

Внутри (вечерний рэп)

Мои долги касаются только меня.
Ты ловишь себя на том, что ты стоишь, бубня
Себе под нос какой-то мотив, типа "бу-бу-бу",
И ты понимаешь, что ты почти марабу,
И ты уже почти что птица, ещё едва-едва,
(и к тому же у тебя такая же лысая голова)
И ты улыбаешься солнцу, как в последний раз,
И почему-то думаешь: "Какой был цвет глаз
У твоей последней? Кажется, карие"…
Жаль, что она погибла в аварии
И вдруг тихий голос спрашивает: "У тебя есть кто-то?"
Ты видишь рядом девушку, с лицом, как на старом фото
Без ретуши, в сепии, сарафан в горошек,
Веснушки, всё, как надо – “как много девушек хороших”.
Это одиночество, ни больше, ни меньше,
Ты понимаешь, что скоро будешь бросаться на женщин.
Или они на тебя, хм… - хотя  это - вряд ли,
Это очень интересный тип игры в прятки…
                                Закрываешь глаза, и всё равно осень внутри,
                                открываешь глаза, и всё равно осень внутри…
                                                                                                       внутри…
                                                                                                       внутри…
И вот ты стоишь, в одной руке – Marlboro light,
В другой – никого, рядом – дворняжка лает.
Смотришь ей в глаза, и видишь, что она плачет,
И понимаешь, что лай в принципе ничего не значит,
                                 Закрываешь глаза и говоришь ей: "Смотри,
                                 Это осень, мой друг – у тебя внутри".
                                                                                       Внутри…
                                                                                       Внутри…
И все друзья сейчас где-то, и может быть, возле,
И уже после третьей, а может быть, после
Энного литра, но тебе не хочется,
Хочется ещё раз испытать одиночество,
Или взять лейкопластырь, заклеить рану на сердце,
Хоть это и банально, и в боль с трудом верится,
Потому что она - это что-то, что присуще каждому,
И остаётся навечно, если приходит однажды,
                               И выскакивает, как джинн, только лампу потри,
                               И говорит: "Смотри, я у тебя внутри".         
                                                                                     Внутри…         
                                                                                     Внутри...

[Симамура]

Про белые ночи

Светят звёзды в вышине.
В небе поздно. В тишине
Едет конь, на нём мужчина
И к тому – же, на коне

Мужика сестра – вдова,
Брат, у брата голова
Перевязана жилеткой,
у которой рукава

поп когда – то оторвал.
Рядом с братом – сеновал
Брат на нём любил лениться,
Хоть и редко ночевал

Он на сене. Ночь вокруг
Светят звезды. Вдруг, из рук
у коня упала чашка
Прямо в кованый сундук.

В сундуке лежала ночь,
В ночь завёрнутая - дочь
Вдовой бабы, что без мужа
Утекла из дома прочь.

Ночь разбилась как стекло
и исчезла. Утекло
с той поры немало чаю,
и теперь светлым-светло
                     (даже ночью)

[Симамура]

Халва

Говорила мать сыну за то, что он съел халву:
“вот я тебе сынок голову-то оторву”
“ты меня слышишь, чем слаще халва,
Тем дальше полетит твоя голова”.
Говорила мать с нежностью, потому что она
С малолетства была в халву влюблена.
Сын слушал и ел, ибо было всего
У него сто голов, и все – не его.
Значит, может он просто вот так вот сесть,
И за раз халвы сто кило взять и съесть.
Съесть в одно лицо, не лениться,
И с мамашей не поделиться.

Посмотри, маман – у меня есть халва
И ещё 91 голова

[Маша Махова]

фонарь

Вся жизнь – в трудах, и нет отдохновенья ни летом, ни зимой… уже ноябрь… 
«Что не убьёт нас, сделает сильнее». « …скорей, больнее…» - грустно мыслю я…
Иду домой, мелькают мимо тени земных существ, на улице пустой
лишь тянет шею через мрак осенний фонарь, мигая жёлтой головой.
Ну что, мой тощий часовой окраин, один остался… холодно, зима,
наверно, страшно?.. Я тебе желаю светить всегда и не сойти с ума…
Ну а захочешь, то сойдём мы оба – по крайней мере, как-то веселей…
Ночь, нахлобучив шапку из сугроба, втянула в плечи голову, за ней
ползёт ноябрь бесшумно, как разведчик, прокладывая путь для декабря,
но кажется, что он здесь будет вечно, и что ему мы все «до-фо-на-ря»…
…Здесь лампочки давно перегорели, не знаю, почему сложилось так…
там, за дорогой, шум и блеск, здесь дремлет покой и нищета - под вой собак,
за ветхими калитками… так время, пространство поделив на много лет, 
оставило нечаянно последний фонарь, как свет последний на земле.

[Маша Махова]

Поезд в ноль.

Ну а что же теперь-то – орать, реветь, чтоб сбежался народ на шум:
 - мне один билет за закрытую дверь, за ненужную вам и скрипучую дверь,
ну впустите меня, прошу!..
Дядя-дядя, продай мне билет, сто лет я гоняюсь уже за ним!
Я, конечно же, понимаю – бред сумасшедшего, но, пойми,
что когда отворится тугой засов, ты увидишь - меня там ждут.
Поезд тронется ровно в ноль-ноль часов и начнётся отсчёт минут.
И начнётся другой совершенно сон и другое пойдёт кино,
поезд тронется ровно в ноль-ноль часов, поезд тронется ровно в ноль,
и меня понесёт он туда, туда, где любили меня всегда,
не поспеет за мною беда, беда, не посмеет за мной – беда.
Я, как прежде, верёвочку повяжу на смешной своей голове,
дядя-дядя, продай мне билет, прошу, ну открой ты мне эту дверь!
Ну, не жалко же, это ведь только мне это нужно, и поезд – мой!
Я увижу себя в том далёком дне, где была я совсем другой.
Где я не понимала печальных слов и какою бывает боль…
…Поезд тронется ровно в ноль-ноль часов,
поезд тронется ровно в ноль.

[Маша Махова]

не хочется

И не хочется рано вставать, совершенно не хочется.
И родню собирать даже в праздник и на День Рождения,
и пилить огурцы для салата ножом ненаточенным,
и бежать в магазин за вином, если нет вдохновения.

И не хочется вовсе вступать ни в какое сообщество,
и не хочется спорить ни с кем и чего-то доказывать,
и не хочется думать о том, что работать не хочется,
провались она пропадом, эта работа несчастная.

И не хочется на карусели с каким-нибудь мальчиком
полететь к облакам и летать, пока лето не кончится…
И мороженого в самом вафельном в мире стаканчике,
мне сегодня, как это ни странно, но тоже не хочется…

Отчего у меня в голове эти думы напрасные,
я не знаю, поэтому ставлю опять многоточие…
Это в воздухе что-то такое сегодня опасное,
потому и на воздух из дома идти мне не хочется…

[Маша Махова]

душа, души, душе

Когда болит голова, думаешь: как хорошо, что у меня одна голова, а не две или три.
Когда болит плечо, думаешь, как хорошо, что у меня только два плеча, а не три и не десять.
А когда болит что-то такое, очень большое, внутри – болит, и не может пройти – счёт уже неуместен.

Сводит движенья в нули и читает луну в окне, раскачивает на стуле, в себя не верит.
Раз внутри у тебя болит, значит, музыки там больше нет, там болит твой континент, твой маршрут на север.

- куда?.. – ты ей говоришь…
- ветер, слышишь?.. – ты ей говоришь.
она у тебя одна и ты ей дорожишь.

И холод бежит по спине, поднимаясь всё выше.
А ветер сильней и сильней и всё ближе и ближе.

И как быть, когда некуда плыть, когда хочется выть, а не петь, когда больше не можешь гореть, как бывало когда-то.
И ты смотришь растерянно вниз, и ты смотришь с надеждою вверх, уворачиваясь от всех любопытных взглядов.

- куда?.. – ты ей говоришь,
- и сколько уже потерь?..
раз музыки нет внутри, где ей быть теперь?..

и что-то уходит прочь,
и вскачь пролетает жизнь.
и солнце встаёт, как точка движенья ввысь

[Аксолотль]

Дорогой Дневничок

Почему тот, кто лезет в гору, встречает рвы,
Почему он «ура» корректирует на «увы»,
Почему он в конце остаётся без головы
Или в самом начале – если ему везёт?

Почему он не скажет – «Больше я не могу»
Туче, круче, колючке, драному сапогу,
Почему он не остаётся на берегу —
Наблюдать, как балбесов тянет в водоворот?

Почему он всё тратит, сколько б ни накопил,
Почему ничего пристойного не купил,
Почему он бежит по лезвиям ржавых пил,
Различает, включая приёмник, лишь чёрный шум?

Как его не берут ни совесть, ни стыд, ни срам,
Почему всё равно он доволен, упрям и прям
И портретов не выдирает из старых рам —
Только шепчет, сведя ладони: «Дышу, дышу».

[Аксолотль]

Не Деревянная

Время пошло — изящнее брадобрея. Я  лишь молчу и руки о кофе грею,
это, по сути, я хорошо умею, впрочем, я лучше умею молчать вдвоём.
Хиус и колотун, в голове же — слякоть, шкурку содрали и обнажили мякоть,
ну же, хороший, попробуй меня расплакать, после, захочешь — эспрессо ещё возьмём.
Стало быть — шкурку в угол, и конский волос мне позвоночник заменит, мышата кололись,
но ели кактус. Я разучилась в голос, я, натурально, совсем не могу реветь.
Только захочется — вмиг распухает камень где-то меж ребёр, и стягивает под глазами,
вся становлюсь не малышка — боец на татами, в горле сухая и сильно нагретая медь.
Знаешь, все те, кто ушёл в небеса в размашку, ходят за нами и спят в наших тёплых рубашках,
как в том мульте — улыбаются нам и машут, мы же тут силимся помнить и не помять.
Бегай, бросай за дверь свой кадетский корпус — гнев и бессилие кормят в нас честь и гордость,
сам себе делаешься Алькатраc и Мордор, сам и Алиса, и вся королевская рать.

Только вот скулы по-настоящему сводит девочке деревянной — не по Коллоди, —
что-то не затихает внутри, всё ходит, ну, Папа Карло, теперь я живая, ответь?
В угол уткнувшись укоротившимся носом, детским корытцем не став, реей для матроса,
деревом быть прекратив, стану криво-косо врать что совсем, совсем разучилась реветь.

[Фы]

У села Баламутье...

У села Баламутье в самогонном угаре
Бесновался лесничий Теофраст Мондилай.
Он грозил кулаком мокроватистой хмари
И орал: «Я тя вижу! Подходь! Ну?! Давай!»
Никого вроде нету в тумане предутра,
Тишь да гладь, всё спокойно, лишь крики его
Нарушали молчание. Да почему-то
Вдруг скатилась луна за сырое бревно.
А лесничий вопил, кулаком потрясая,
Что, мол, «мне попадись  – изорву в лоскуты»
И неслись его крики от ада до рая,
Колыхая попутно траву и цветы…
Неожиданно смолкли лесничьи угрозы
И упал Мондилай головою в кусты.
Не возмездье, не кара, не бесовы слёзы,
А вино (хоть с вином он давно уж на «ты»)
Повалило лесничего, кинуло в дрёму…
В это время два взвода болотных чертей,
Поджимая хвосты, в тишине, в темноте,
Миновав Теофраста, спаслись в буреломе.

[Аксолотль]

В гости

- Твои мальчики все успели тебе надоесть?
- Не говори так. Ты - не все, и ты не был "всеми".
© Карелиан

Вытянется у двери его, будто бы на посту,
разом чуть сбросит вес и чуть наберёт высоту,
и когда он откроет дверь, улыбаясь одною чёлкой,
она вдруг соберётся вся, станет сразу и тёплой, и колкой,
скажет: «Я, наконец, пройду?»

Он согреет чаю, включит каких-то музык,
он всё так же силён в руках и в бёдрах узок,
«Хорошо, что есть вещи, которым не след меняться».
И когда они станут смеяться и целоваться,
она будет настороже – будто стоя под грузом,

под готовой обрушиться на голову стрелой.
Он немного смурной: «Почему ты сейчас со мной?»
«Если бы знала  — я бы тебе сказала.
Но с тобой легко мне — невысказанной, чумной.
И ещё… с другими всё — лишь аналог спортзала».

На расстоянии вытянутой руки
Она собирает осколки свои, куски.
Колготки натянет, покормит его рыб.
На горизонте взойдёт удивительный гриб,
как раз когда он закроет за ней замки.