Конкурс-подборка-80. Я с детства угол рисовал

[Маша Махова]

Что можно исправить

Что можно исправить, то нужно стараться исправить.
Но если ты так далеко, что немыслимо даже представить
не только твой дом – угол дома и лестницу дома,
и слух всё упорней ползёт по друзьям и знакомым,
что нет у тебя ни угла, ни жены, ни страны...
и я удаляюсь, и мне эти речи страшны.
Какие вопросы мы всем задавали вначале,
какие там гнёзда мы вили и их оставляли,
какая насмешка играла в глазах дурака!..
И я удаляюсь в тоске и тоска мне легка.
Что можно исправить?.. Возможно, что всё бесполезно.
От бабочки к бабушке – если по филогенезу.
Какие ответы твердила я миру не раз?!
Всё – в грязь, всё под хвост, всё на ветер, на вертел, всё зря!..
Мне страшно, когда ты обходишь, не двигаясь с места,
углы всей страны, всю отраву её, все болезни,
мне странно по струнам, мне дымно и больно дышать.
И я удаляюсь в тоску, и меня не видать.
Что можно исправить? Давай разберёмся по новой.
И я неуклюжа, как будто неточное слово,
я тихо смотрю на углы, на окно, на балкон
и медленно рву всё, что было написано днём.
               

[Маша Махова]

Он закрыл глаза

Он закрыл глаза, но и тьма не всегда есть тьма.
Он хотел заснуть, но мерещился всякий бред.
Но от этого он не начал сходить с ума,
и искать включатель, чтоб снова вернулся свет.

Он себя припомнил мальчишкою лет шести,
как один оставался дома, и что с того?
Ну а если придёт бандит, как себя вести?
И как будет мама жить дальше и без него?..

И он брал в одну руку нож и в другую нож,
и прислушивался к шагам где-то вдалеке,
и сидел в углу, унимая в коленях дрожь,
и почти был смелым с блестящим ножом в руке…

Как тянулось детство, но детства уже не жаль,
только помнил всё же, как жутко и нелегко
и как одиноко у двери сидеть и ждать
то ли смерти, то ли спасения своего.

[Эгон Шив]

чувство одиночества

огнестрельным в аллее прожжёт
электрическим светом.
фонари, фонари свои зубы оскалили,
дрожь тополей
отражается в лужах,
а в старой рессорной карете
одиночество едет встречать
вековой юбилей.
сладким кремом намазан асфальт,
розы в парках Чаира
всё цветут и цветут,
а на косы ложится печаль,
и полковник стоит на углу,
не снимая мундира,
и глядит, не мигая,
в цветущую, бьющую даль.

[Эгон Шив]

New Born

У чопорных нянек кризис  -
От жизни они отстали,
сидят, с малышами близясь,
в печали.
Обмылками белых тел
в черных немых футлярах
вспенились близнецы -
девочек пара.
В холодных сухих ладонях,
миру ещё не известны,
узнайте в этих тихонях
Абстракцию и Экспрессию.
У женщин рождаются дети,
у живописцев  -  полотна,
пред Богом за них в ответе
и лично, и всенародно.
Когда зеленеет день,
кармином пылает пламя
на цыпочках светотень
обходит матрон углами,
чтобы самой лицезреть
жизни новую песню,
чтобы немножко погреть
Абстракцию и Экспрессию.

[Маша Махова]

И дни пошли бесстрастные...


И дни пошли бесстрастные,и сны,
чем глубже,тем больней, напоминали,
что есть начало у любой вины,
но нет конца в означенном начале.

И дни пошли напрасные,как ложь,
унылые,как песни пьяной тризны,
где даже на столе лежащий нож
не провоцирует уйти из жизни.

В такие дни не думаешь о том,
кому и как ты делаешь больнее,
к углу стола прижавшись животом,
ища глазами то,что поострее...

Остановись,четверг! Умри,четверг.
Неделя бесконечна, как быть с этим?
И толку нет в зажмуриваньи век,
когда и так темно на этом свете.

Тяжёлые глаза ночной реки
распахнуты так зримо,так жестоко,
что хочется отречься от строки,
в которую ты вкладывал так много...

...Смотрите ей в глаза,её слова
наполнят ваш бокал,но пить не смейте,
а вдруг она окажется права,
тогда вас не покинет мысль о смерти...

[Аксолотль]

Илья

Априори беззуба любая любовная лирика,
Даже если написана Лучшим Автором в Мире (тм),
Это игра не на победу, вничью,
Вот поэтому я расскажу про Илью.

У Ильи есть друзья, и поэтому он одинок,
Не было бы - лежал бы, плевал в потолок,
Не ходил из угла бы в угол, не ждал даров,
Был сейчас хотя бы на треть душевно здоров.

Они говорят: "Мы помним тебя всегда,
У тебя под столом стоит ледяная вода,
К тебе ласковы одинаково волк и сыть,
и поэтому мы не будем тебе звонить".

Говорят: "Мы тебя не вычёркиваем ещё,
Ты нам нужен для списков, у нас с тобой ровный счёт,
Мы не любим тебя, но близится, по часам,
Время, когда ты придёшь и отдашь всё сам".

Город апрельским снегом по грудь занесён;
Он идёт себе с белым пакетом. В пакете - всё:
Детские фото, мячик, колода карт,
Чайный пакетик, мокрый ещё слегка.

[Аксолотль]

Стихлое

«Пять озёр» занюхиваешь волосами,
ласкою мечешься меж часами
и холодильником. Чешешь нос.
Вся в голубом стихоплётском сале,
в пряном насваи,
заполняешь свой гросс-
бух. Топишь свои голубые льды,
копишь свой экстренный стихозапас воды,
читаешь другим себя – до зевоты.
Каподастр на гриф бы – чуть подубрать лады,
или сока в бокал – немного снять обороты.
Что ты –
возраст уже несвеж, а ещё, гляди –
ни ребёнка, ни угла своего, ни книги,
только спелые фиги шепчут на ухо nihil,
щепки с перьями вдаль летят.
Заправляешь стихами борщи свои и ковриги.
Как дитя:
просыпаешься утром от грохота, шума, лязга –
и как будто бы твой малой
уронил ли чего-то, разбил и себя изгваздал;
но находишь его на кухне – целый, живой,
ни царапины – отлегло. Унести под мышкой
на горошины, в угол: лексику править, размер…

Но такое счастье вскипает под каждой крышкой,
Будто впрямь чего-то в жизни уже успел.

[Аксолотль]

Иствудский Ведьмак, третья серия

Клинт просыпается в семь пятнадцать. Утро оранжево.
Рядом сопит Мэри Джейн – устала, тепла, жива,
простынью задрапирована. На полу её брюки – лён,
в брюках четыре ножа, под подушкой Peacemaker,
кобура к нему в тон.
Клинт почти что влюблён.

Клинт просыпается. Жилы на шее, пульс в загорелых висках,
что ему чаще является в чёрно-коричневых снах –
девочка с наполовину снесённою головой
или циркач, лошадями растянутый, но живой?
Клинт встаёт, и окно загораживает спиной.

Клинт просыпается. Снов сегодня он не видел. Не жаль.
На Мэри Джейн бросает взгляд – джинса и холодный хрусталь.
На погоду тянет бедро и хрустит плечо.
Клинт разминается и вспоминает счёт:
три, два и раз, два, три.
Бросает, садится курить.

Клинт просыпается окончательно. Тихо. В груди игла.
И среди тишины – выстрел, звук падающего стекла.
Клинт выхватывает смит-вессон, он в момент у оконной рамы.
Мэри Джейн на ногах с другой стороны: «Клинт, я, на деле, Конни,
Еще двое – за тем углом. Si vis amari, ama», —
и показывает
пойманную
пулю на узкой ладони.

[alabaj]

Старая «Волга»

Старый двор беспощадно зажат и раздавлен,
Он пронизан сырым и заржавленным ветром.
И не спрятать за прямоугольные ставни
Эти окна, они из других геометрий.
Из других измерений, оставленных в прошлом,
Где прямые дороги окольных короче,
Горизонты ясны, все мечты – о хорошем,
И где нет никогда никаких многоточий.
И раздавленной рыбою глубоководной,
Пасть ощерив, в какие-то дальние дали
Смотрит мертвыми фарами ржавая «Волга» -
Лимузин, о котором когда-то мечтали.

[alabaj]

Мать и дочь

Это – игра в повторение судеб,
Запись проигранных шахматных партий,
Цвет, без гостей, потерявшая скатерть,
Дочери, что матерями  не будут.

Дом без детей превращается в призрак,
Где по углам злобно шепчутся тени,
Время сдвигает безжалостно стены.
Где вы невест горделивых капризы?

В прошлом пытаясь укрыться упрямо,
Вечер вдвоем коротают без звука,
Женщина, так и не ставшая мамой
С женщиной, так и не видевшей внуков.

[alabaj]

Аутодафе

Застыло сердце, успокоясь,
Все улеглось, казалось бы.
И снегу намело по пояс,
Чтоб поскорее все забыть:
Осеннюю неразбериху,
Свиданья странные в кафе,
И как тебя молва и лихо
Вели на аутодафе.
Зима дала анестезию
И, наложив бинты снегов,
Спасительною амнезией
Из жизни стерла всех врагов.
И всех излишне любопытных
Из жизни стерла и из снов,
И показалось, все забыто,
Но вдруг повеяло весной.
И радостно щебечут птахи,
Сосульки виснут со стропил,
И угол почерневшей плахи
Из-под сугроба проступил.

[alabaj]

Изменило время ход.
В полумраке драпировок
День был робок и неловок
И тянулся словно год.

Нелюбим тобой с утра,
Он рассвету дал пролиться
Непрочитанной страницей
Между завтра и вчера.

Жизнь пытаясь отложить,
Заменив ее делами,
Вся изранена углами,
Все же продолжаешь жить.

В этом городе чужом,
Не пытаясь с ним сродниться,
Вьешься маленькою птицей
Над не созданным гнездом.

Всем нужна и никому,
Вся в друзьях и одинока,
У ночных холодных окон
Обращаешься  к нему,

Чтоб предчувствием томим,
Он сказал тебе хоть слово.
В город день приходит снова,
Как и прежний, нелюбим.   

[aerozol]

Дурак ты, Коршун, шестиугольной формы,
ты цвет посуды на кухне не различаешь,
а также ты не знаешь законов кармы,
не знаешь, право, куда по ночам летаешь,
не знаешь поля в снегу пополам с луною,
хрустящей корки льда между ним и небом,
не знаешь неба. И ветер тому виною,
поскольку он тебя задувает. Оба –
жена и ты – сидите в постылой кухне,
гремит посуда в раковине белёсой.
Вы пьёте чай. Она разгребает угли
в камине. Ты, разминающий папиросу,
укутав взгляд в листы, ковыряешь знаки,
в твоём скворечнике пусто и одиноко.
Струится дым. В камине горят бумаги,
и пепел их витает, как крылья Бога.

[Симамура]

Без названия

Хочется написать стихов, тихих и осторожных,
ласковых, как лето, и как угол бани, – понятных,
без эпитетов ложных и совсем без сложных
(вернее сложносочинённых) предложений ватных…

Хочется, чтоб девушки в толстые тетради
переписывали то, что ты кропаешь ночами
красными чернилами, – Веры, Любы, Нади -
читали бы их и читали, и в это время кончали

ерундой заниматься, типа позвонить соседке,
поболтать о том, о сём, о новом сериале…
Плохо одно, что в это время по малолетке
ума у них маловато, а у тех, что постарше, в сале

мозг. Приходится вить верёвки из русской речи,
когда-нибудь они совьются в петлю для эшафота
То-то будет миг долгожданной встречи!
Стихи глядят на меня с бумаги и вопрошают: “Кто ты”? 

[Симамура]

   Вторник
     
Вползает вторник в мой вигвам,
Сплетённый из корней солодки,
Глядит со дна остача водки,
Звучит ещё твоё - “не дам”.

Бежит домой абориген,
От кума сало перепрятать,
Повсюду процветает слякоть,
На всём лежит грядущий тлен.

Мычит сосед “послевчера”,
Мурчит животное под стулом,
Идут минуты караулом.
Вот так, в такие вечера

Проходит, понимаешь, всё,
Но жизнь проходит раньше срока.
Шумит на лысине осока,
Ни то на лысине, ни сё

На ней же. Телефона труп
Воняет литием и серой
Несёт из-за угла холерой
Прошедших дней. И угол туп,

В котором биссектрисы роль
Одна из главных в этом фарсе,
Мы – жизни призраки на Марсе,
Мы умножаем ноль на боль.

И вычитаем то, что есть
Из самого себя, покуда
звенит несданная посуда,
звенит, конечно, в нашу честь.

Ну а пока во вторник я
Курю бамбук в преддверье славы
И в ожидании халявы
В секретах роюсь бытия.