Конкурс-подборка 97. По Смоленской дороге - леса, леса, леса...

[alabaj]

Назначив ель своим парламентером
и выбросив сугробов белый флаг,
февраль с весной ведет переговоры
о том, что,  может, все оставить так.
Что, может, ей не надо торопиться,
но дать подольше полежать снегам…
Зачем в лесу горланящие птицы,
звенящая капель, сплошной бедлам.
И зная, что не выпросить ответа,
февраль, пытаясь оттянуть уход,
запутывает солнце в стылых ветках
на лишний день, на високосный год.

[alabaj]

Это не лес, где мы не можем друг друга найти,
Это – стволы к нам безразличных холодных спин.
Чтобы уснуть без меня, досчитай до пяти,
Впрочем, не надо, мы не живем друг без друга, спим.
Нам почему-то сниться один и тот же кошмар –
Утро и кофе привычный, глухая толпа.
Узкая тропочка для так и не созданных пар,
В этой глуши знаем точно, есть где-то тропа.
Нам бы проснуться, путь пробить, проложить сквозь толпу,
Просто пробить и не думать, пусть щепки летят.
Только все длится кошмар, и мы ищем тот путь,
Десятилетьями меряя жизнь - сорок пять, пятьдесят…

[alabaj]

Лес состарился. Филин ухает.
Не живут здесь кукушки давно.
И зелёные вены набухли,
Выстилая замшелое дно.
Сколько прожито, жаль всё кончится,
А года промелькнули как дни.
И столетья, свитые кольцами,
Украшают на срезах пни.
Но лишь солнце прольёт на опушку
Через кроны процеженный свет,
Вдруг, назад возвратившись, кукушка
Насчитает ещё сотню лет.

[Маша Махова]

другие вещи

Мы расходились тихо, мы закрывали дверь.
Он уходил всех позже, не догонял, не ждал.
Вон он идёт, похожий на раненую свирель.
Он, слава Богу, выжил, но вышел уже Туда.
Это другие вещи, это не мой каприз.
Это глаза оленьи, можно сойти с ума.
Это когда нас держат, чтоб не упали вниз,
а мы в глаза оленьи падаем, как в туман.

Это другие вещи, это не то, поверь!..
Не говорю об этом, но уже не молчу.
Если тебя пугает раненый в сердце зверь,
что же ты будешь делать, если я улечу?..

В городе вечный праздник, ну а в лесу темно.
В городе фейерверки, пиво и западня.
Он потому и выжил, что уходил на дно.
Он потому и ранен, что здесь всегда война.

Но у любых законов логика есть своя.
Хочешь, иди и требуй, хочешь, ищи мишень.
Я тебе не советчик, я тебе не судья,
я ничего не знаю, может быть, вообще.
Я ничего не знаю, хватит меня жалеть!
Это другие вещи, это не мой каприз.
Только, я заклинаю, не заходи в тот лес.
Только в глаза оленьи, тёмные, не смотри.

[Маша Махова]

между лесом и тишиной

Мой дружок закадычный живёт в избе, десять лет уже, но не суть…
Я ему говорю – ну и как тебе, хорошо ль одному в лесу?..

Он отвык от вопросов, ему не жмут ни ботинки, ни города.
Отвечает мне: да, иногда пишу, даже музыку иногда.

Мой дружок был любимцем всех нежных дам, был красавцем и остряком.
Что случилось с ним, вряд ли мне разгадать, не понять, что будет потом.

Мой дружок был общителен и речист, самым верным на все века.
А теперь улыбается и молчит, и пьёт воду из родника.

Мой дружок разговаривает со мной, только он не совсем со мной,
и качает печальною головой, непривычною и седой.

Он уже стал созвездием и рекой, он хранитель, и он храним,
где-то там, между лесом и тишиной незаметен, неуязвим.

[Маша Махова]

странная сказочка

Какая-то странная сказочка пришла мне сегодня в голову,
что вышла Красная Шапочка замуж за Серого Волка.
Не оттого, что хочется, не от большого чувства,
а просто, от одиночества и чтобы не было пусто.
Волк стал хорошим добытчиком, он занимался охотой,
и утром в трусах привычно бегал в любую погоду.
Из дикого стал домашним, ходил в воскресенье в баню,
и кушал капусту квашенную и пироги с грибами.
Ну да, пироги… ведь Шапочка пекла пироги, как водится,
ходила за мёдом к пасечнику и за молоком к молочнице.
И быт вроде стал налаженный, и сыт вроде нынче каждый,
и дай Бог такого каждому, ведь это, конечно, важно.

Но вдруг приключилось странное, никто и не ждал от Волка –
ушёл на прогулку раннюю наш Волк и пропал надолго.
А просто в лесу он пение услышал залётной птахи,
и он позабыл о времени, а слушал, сидел, и плакал.
А птица кружилась, глупая, садилась ему на плечи,
затем улетала в сумрак, как будто ныряла в вечность.
И Волк шёл домой задумчиво, и от пирогов отказывался,
и от вопросов отшучивался, и было ему прекрасно.

Ну а теперь на минуточку представьте, что было дальше –
ведь Шапочка же не дурочка, и всё поняла однажды.
Вы думаете, она его выгнала в тоскливую ночь безлунную?
Да нет, она руки вымыла и новый рецепт придумала.
И печь растопила тщательно, и в тесто вмешала соду…
а пироги с волчатиной вошли потихоньку в моду.

[Маша Махова]

вчерашнее, ночное

У меня рассвет уже на часах, раздаются редкие голоса за окном, за временем, где-то за декабрём и снегом. Тяжело снаружи, ну а внутри… но об этом лучше не говорить, это нужно просто переварить, не озвучив эго.

Это просто странный и грустный стих, будто в чьи-то страны запущен вихрь, но я их не знаю, не помню их, не слежу за ветром. Это просто где-то, а, может, здесь, выпивают реки и валят лес, не видать отсюда мне этих  мест, но я знаю это.

Выхожу в подъезд – темнота вокруг, темнота давно мне уже не друг, у меня в подъезде полно старух - вдруг чего случится.  И я лезу с лампочкой к потолку и меняю лампочку – я могу, поменяла столько их на веку, что пора светиться.

Я учусь быть Временем и Рекой, тяжело в ученье, а где легко?.. - до любых тянуться материков – нет меня огромней. А наступит где-нибудь мой предел, всё принять легко – я теперь везде - и в земле, и воздухе, и в воде - и в твоих ладонях.

[Аксолотль]

Песенка

Пока я здесь полудышу, вмерзая в синий лёд,
Танцует золотой клубок и песенку поёт:

«Как на суровых нитях двух в сиреневом дыму
Висит портрет,  и всё вокруг подчинено ему,

Там лес кругом, темно кругом, река летит, быстра,
А на портрете том — как тень, туман — твоя сестра.

Ах, под тобою полынья, волна встаёт за ней.
Хоть веселей твои друзья, её друзья верней.

И сто цветов слагают жизнь, чтоб не старел портрет,
И сто ворон бросают тень, не пропуская свет,

Она поёт — и стая птиц задремлет перед ней.
Хоть интересней жизнь твоя, но жизнь её — честней.

Ты хочешь рядом ощутить её холодный бок?»
И не смолкает, и поёт, и мечется клубок.

[Аксолотль]

всё о том же


это, деточка, смерть – в первозданной своей красе,
распоследнее наше отчаянное «как все»,
вот стоять бы за городом на лесополосе
и себе гудеть
несомненно сонорный и неразличимый звук:
л, м, н – от гортани идущий до пальцев рук,
привыкать: твоему нескончаемому «тук-тук»
будет свой предел.

[Аксолотль]

Знакомиться

На кимоно – журавли, цветы,
ноги в мурашках босы,
степень знакомства такова,
что задаешь вопросы
(и неудобные) – и от них
мчишься в такие дебри,
где ходят об руку небо и лес,
дружат с колибри вепри.

Слово, как мячик, бросать, ловить;
если поймал – то водишь.
Варим глинтвейн на меду, пока
в термосе стынет ройбуш.
А «Суши на дом» сегодня врут;
час как не едут: пробки.
Мы добавляли корицы, а?
там, наверху, в коробке.

Хватит горячего нам вина.
Чёрт с ней, с доставкой суши!
Двинем на крышу давай! Ведь там
видно и слышно лучше.
Будем смеяться, от радуги хвост
пальцами ног нашарив.
Я покажу тебе мир в своём
битом
          хрустальном
                            шаре.

[Юкка]

Дождь думает о том, что скоро он
Изменится. И от одной лишь мысли
Об этом холодеет.  На балкон
Выходит. Над перилами нависнув,
Глядит безумцем на асфальт внизу,
Но падать не торопится. Что если
И снегом можно жить? Вот унесут
Его ветра, вот высыплют над лесом
Обрывками письма, припорошат
Ложащиеся в лужи фотоснимки...
Ведь главное – останется душа.
Воспоминанья – вряд ли. И бог с ними.
Так даже лучше.  Мало ли всего
Дождю забыть хотелось бы? И все же,
Боится, от беспамятства нагой,
Вдруг ощутить прикосновенье кожи
Змеи, с себя снимающей миры,
Не чувствуя пустынности и стужи,
Чтоб оставаться прежней изнутри,
Меняясь раз за разом лишь снаружи.

[Юкка]

То ли осень осенена синим небом на сон похожим,
То ли путается луна как собака в ногах прохожих.
Облаков перелетных клин тает сахаром в чайной ложке
Лужи, пробующей с земли оторваться хоть понарошку.
Оторваться как лоскуток. Осень носит в кармане ластик
И стирает всё, что потом мы с тобою сочтем за счастье
Восстанавливать по губам до губительного прозренья.
Лес застынет в ночи, горбат. Лес  застынет, решив, что время
Для морозов уже пришло. Все листы облетели в чаще.
И плечо уже затекло у реки, обещавшей чаще
Заходить к нам на огонек, и уснувшей в обнимку с домом,
Сохранившим с весны венок заблудившейся незнакомки.
Обними меня. Не давай потеряться. По кругу ветер
Ходит-бродит, молчит, слова пряча в желтых листах в конверте
Запечатанной тишины. Мне к нему прикоснуться страшно.
Обними. Мы с тобой одни в нашем будущем настоящем.

[Юкка]

Улица держит лес
на конце копья,
Цепью ограды
крепко сковав границы.
Ели сквозь зубы цедят
смолистый яд
Еле текущих капель
в глаза столицы.

Небо снимает облако
как парик
С лысой горы,
сверкнув на мгновенье
нимбом.
Ветер,
пытаясь вырваться,
режет крик
Острой травой на ленты,
на фотоснимки,

Чтобы на древко вечера 
птицей сесть,
В клюве зажав клочок
от рыбачьей сети.
Городу,
чье копье
поразило лес,
Кажется, 
месть замыслил
безумный ветер:

Вымести
весь сыр-бор
из пустых углов,
Выболтать
все секреты
со дна стакана.
Ветер – не рыбарь.
Только его улов
Больше того,
что смогут поймать
туманы.

Ловят на любопытство они.
На страх
Лучше клюет.
Особенно после бури.
Улица глазом узится,
во дворах
Путаясь,
Вся в сомнениях,
Как в глазури. 

[Юкка]

Пустота

Вот ведь как: пусто так, что уже пустота
Обретает черты, точно лепит себя из пластида,
Чтоб взорваться при встрече с реальностью. Та
Досчитает до ста... Ты пока не показывай вида,
Что тебе надоела на окнах герань,
И гирлянда домов на ветвях прошлогоднего леса.
Непонятно, зачем это всё? Для чего, интересно,
Поливаю цветы? По инерции? Глянь,
Что там, на сердце? Боль? Ты считаешь - любовь?
Это, в общем, не важно. Все чувства похожи. Пустое.
Пустота объясненье найдет на любой
Вкус и цвет. Лишь бы только отстали, оставив в покое.
Лишь бы только никто ничего не менял.
Впрочем, что там изменят фиалки на месте герани?
Пустота – не отсутствие мира. Она – пониманье,
Что никто не изменит ни мне, ни меня.

[Симамура]

Сонеты восточных провинций

                        Как тонок стрекот цикад
                         в эту туманную пору…
                                            Соте
                           
1

День  истончился.  Гортензии отцвели.
Сургуч осенней луны надтреснул, осыпается сад.
Лети, лети, мой гусь почтовый, до самого края земли -
Из Азии в Византию, и возвращайся назад.
Солнце садится. Туман ползёт из долины,
Ватный халат мой совсем износился, он
Соткан из дыр. Время – старый, седой почтальон,
Красящий хной выдающие возраст седины.
Ты же лети над шафраном лесов в голубое,
С золотом небо, глухое без крика гусиного.
Ветра тебе под крыло обжигающе – зимнего,
И полосы бесконечной седого прибоя.
Пусть тебя в долгом пути не застанет гроза.
С почтой лети, и скорей возвращайся назад.

2

На заднем дворе доживающая дни сосна
Роняет иглы на землю, как неведомые никому письмена.
Я учусь их читать  по слогам, как первоклассник
Прилежно повторяет, написанные красными
Чернилами иероглифы  ”тень” или  ”свет”,
К полудню выпадает снег, стирая смысл бытия, 
Но поднявшийся ветер дописывает  ”жизнь” и ”смерть”.
Приходится чтение начинать  с ноля.
Лампа коптит, и шаткая тень моя
Падает в сторону городской стены.
Ветер гоняет по полю остатки жнивья.
Дни не сосчитаны, но почти сочтены.
День сократился настолько, что утром темно.
Грею дыханием рисовое вино.


3

Один взгляд в себя заменяет тысячу слов.
Один шаг к себе заменяет тысячу ли.
В хижине дует ветер из всех углов,
А в сердце моём магнолии зацвели.
В какое-то время жизни кожа рук
Становится грубее коры деревьев вокруг,
Тогда в желтизне саманного кирпича
Ты видишь звезду, пульсирующую на виске творца,
Узнаёшь его, хотя не видишь лица.
Радость твоя, так же, как жизнь – не случайна.
На очаге закипающий бронзовый чайник
В юность былую вернул меня трелью своей.
Дикая слива весною цветёт средь камней,
В ветках её поёт о любви соловей.

4

Жизнь – это путник, несущий вязанку хвороста на спине -
Чем он выше к вершине, тем заметней при полной луне,
Но спускаясь с горы, в тщетных поисках крова,
Он становится частью пейзажа ночного.
О  цикады в полях, что поют от зари до зари.
Акварелью по шёлку – каштан пожелтел за рекой.
Вот уже облепили рябину мою снегири.
И летит над замёрзшей долиною  кашель глухой.
Торжество горизонта над завтра. Лишь мышь да сова
Дикой гонкой своей его бешено делят на два.   
Руки долго держу над давно прогоревшей плитой,
Ощущая себя одинокой, кривой запятой.
Скоро в дом постучится посыльный, что к каждому вхож,
А в суме конопляной его головешка да нож.

5

Тысячекрылый журавль на твоём кимоно
В реку забвения одно обронил перо.
Ты отцвела, будто лист золотой, кленовый.
С яшмовой веткой гонец осенней порой
Весть мне об этом принёс. Бамбука побег
Был не стройнее тебя. Не красивей была
Сакура в белом цвету, не чернее волос
Ночи была темнота. Я светильник задул,
В то же мгновенье не стало привычных вещей,
Но сердце осталось, что помнит тебя навсегда.
Ты превратилась в небесной реки течение.
Спой мне негромко о радости жизни, вода.
Не лотоса листья, а сорванной в лесу
Дикой  травы на могилу тебе принесу.