Конкурс-подборка 103. Как за каменной стеной

[Маша Махова]

...и я надеваю

…и я надеваю ботинки рваные, затем снимаю, и так живу, не воспринимая пространства данного чувствую, будто меня зовут, и мне бежать бы в любую сторону, но понимаю, что это бред…  (ну что там, ты скоро, скажи мне, скоро?..) и прыгают цифры и гаснет свет.

…и я, пока ты в огромном городе, в его коридорах, у белых дверей, пока с головой в тебя лезет доктор (осторожнее там и прошу – быстрей) – прячусь в большой циферблат старинных французских часов – умещаюсь вся, и вот так сижу, и меня не видно, и даже потрогать меня нельзя.

…и я как будто смотрю ниоткуда, открыв глаза – потолок, стена, и я уже съела сто тысяч верблюдов, но всё равно никакого сна, и мне всё чудится странная лестница – зачем, никак не могу понять, и ты мне шепчешь: постой, не лезь, я прошу, никуда не лезь без меня.

[Маша Махова]

Гастарбайтеры после смерти уходят в рай

Гастарбайтеры чистят снег, убирают двор.
Им, конечно, гораздо радостней по весне.
А вчера они починили большой забор.
И закрасили  надпись гадкую на стене.

Гастарбайтеры после смерти уходят в рай.
Моют небо, развозят снег, не поняв маршрут.
Вот он в Африке, скажем, выпал позавчера.
И всю Африку завалило за пять минут.

У небесного дворника дел всегда через край.
Там не надо работать, просто он так привык.
Я так думаю, дворник всегда попадает в рай,
чтобы думать о небе, о тучах, о нас, живых.

Он то выпустит ветер какой-нибудь посвежей,
(даже без разрешенья, а просто, как добрый знак),
а ему всё равно хорошо-хорошо уже,
и он даже забыл, что когда-то было не так.

То начнет выравнивать тучу – она урчит,
(но на самом-то деле, может быть, и поёт),
а она выплывает в город, уже в ночи,
и рыдает о чём-то заоблачном, о своём…

Он с рассветом дороги чистит, я тихо сплю.
Без него на земле невозможно уже никак.
Ну а дворники те, что нынче живут в раю,
улыбаются тихо, качаясь на облаках.

[Маша Махова]

а ещё, а ещё...

...а ещё, а ещё… она знает, какое слово
подберёт для тебя, когда сядешь под лампой круглой,
и не вздумай ей не сказать, как же это здорово,
даже пусть не здорово… ты притворись, как будто
первый раз увидел её, услышал её, учуял,
кочевал-кочевал, и на тебе, это ж надо -
никуда уезжать не хочется ни в какую,
ни от слов её, ни от этой вот круглой лампы…

(правда, нужно спросить, непременно нужно узнать –
а вдруг она улетит - ты не знаешь ведь, кто она,
где жила она столько лет, с чьих клевала рук,
кто её приручал, чтобы спрятать в свою нору,
кто с ней был в перелётах временных заодно?..
впрочем, это ведь всё равно уже, всё равно)

...а ещё, а ещё… она знает, в какие страны
позовёт тебя, увлечёт тебя за собою,
ей достаточно только листик иметь тетрадный,
чтобы сделать один на двоих пароход с трубою,
чтобы сделать один на двоих самолёт с кабиной,
чтобы сделать один на двоих вездеход с мотором…
а ещё она на стене рисует картины.
(ты скажи ей, пожалуйста, что это тоже здорово)

 

[Маша Махова]

сочинила, наблюдая работу сапожника

До нас дойдёт скоро осень, прибьётся к нам осторожно...
Давай, курить что ли, бросим, раз город бросить не можем.
Чинил башмак мне сапожник, старался и торопился,
до нас дойдёт скоро тоже, что жизнь проносится быстро.
Истлеют крепкие стены, укажет стрелочник время,
мы, дети рек и растений, уйдём в песок и забвенье...
Кто помнил реки и звуки – их нет, точнее, их мало...
Сапожник, мне б твои руки, о, как бы я всех держала!
Не выбирая дороги, всех обнимая, как братьев,
моля усталого Бога, чтоб мне помог удержать их,
всех, опьяненных дождями и уходящих в рассветы,
о, как бы я их держала и защищала от ветра,
простив от края до края весь мир печально-пробитый, 
любовью их укрывая, как самой главной защитой…
Художник путает краски, его терзают сомненья…
Сапожник, будь ко мне ласков,
и почини моё время.

[Юкка]

Дотянуться бы до звезды. Хоть до самой маленькой.
Нарисованной на стене непослушной девочкой,
Что любила порисовать ярко-красной шариковой
Ручкой на обоях, за которые держится
Взгляд, боясь упасть, поскользнувшись на слове – «помните».
И так хочется прокричать:  нет! Вы что все, спятили?
Я давно сменила обои!  …Но в этой комнате
Все равно проступают звезды на стенах. Затемно
Зажигаются маяками моей бессонницы.
Дотянуться бы мне до звезд –  рисовать их некому.
Я давно разучилась помнить. Но только, помнится,
Я мечтала, что расскажу о них маленькому человеку…

[Юкка]

Дом
Когда в том доме зажигали свет,
Его так много было, что из труб он
Струился вместо дыма. Ветра губы
Его тянули в небо,  закурив
Одновременно пачку сигарет. 
И кашлял домовой, календари
Меняя на стене минувших лет.
И до зари мне было не заснуть
В том доме, где никто не знал покоя.
И взгляд, едва погнавшись за строкою,
Оказывался в окруженье слов,
Что не хотели молча уходить,
И потому кричали и шептали,
Но понимали, видимо, едва ли,
Что свет настолько ярок был, что быть
Хотелось мне снаружи, где росло
Молчание как дерево, раздето
До веток тишины, что рвали дети, 
Чтоб  барабанить ливнем за столом
За домом, не спеша вернуться в дом.

[Юкка]

Город, весна...

Город. Весна. Остановка. Автобус.
Вечно опаздывает. Ну и пусть.
Хочется просто стоять возле дома.
Раз уж в него не войти по-простому,
Мимо сидящих на лавке бабусь,
Мимо колясок, прижавшихся к краю
Лестницы, мимо цветов на стене, 
Мимо мальчишки, который, сбегая
Сверху, столкнется со мной, извиняясь
Странно знакомым покажется мне.
Мимо затершейся надписи возле
Лифта, где столько сменилось имен.
Мимо всего, что осталось на «после».
Так и осталось несбывшимся. Просто
Перебралось из реальности в сон…

[Юкка]

Холли

Холодно, хоть и весна…
Холли, а как там в раю?
Жарко небось? Говорю
Жарко? Что – жалко? Она
Редко бывает в раю,
Эта земная весна?
Холли, ты помнишь снега?
Те, по колени в мечтах,
Что мы несли на ногах
В дом у Большого моста?
Знаешь, сейчас снегопад
Жмется к холодной стене.
Холли, ты видишь во сне
Снег? Если ангелы спят,
Снится ли им снегопад?
Снятся ль следы на стене?
Нет…?
Холли, и холод, и жар,
Жизни нас жгут лишь в аду.
Рот бы ладонью зажать.
Не закричать бы. Я жду
Что ты мне скажешь в ответ.
«Да» - это то же, что «нет».
Страшно - стоять у окна
И – тишина…

[НаталиЯ]

У Великой Абхазской стены

Где река с названьем Келасури
Достигает берега морского,
Волны тёплые блестят в лазури,
Отвлекусь я от всего мирского:
У стены Великой и старинной
Я построю, может ненавечно,
Башню с наивысшею вершиной,
Устремлённой в небо, в бесконечность...

[НаталиЯ]

Разговор теней

Последний разговор напомнят эти стены,
Когда вернёмся мы, чтоб снова всё начать.
И будет память мстить безмолвьем горькой сцены,
Читая по теням отчаянья печать.

Но мы переживём печаль воспоминаний,
И яркий след потерь очистит соль дождя,
Переиначим мы следы других свиданий,
На память счастья тень оставим, уходя!

[Аксолотль]

Тишина

Когда заснёт ребёнок, а сосед
долбать закончит женщину о стену,
ты выйдешь из подъезда в тапках сменных
прожить моменты, лучше коих нет.

Когда тебя не спрашивал никто
и тишина и в потрохах, и вне их,
и лунный свет врезается, как лемех,
в высотку, в легковушку и в пальто,

ты бомж, и сирота, и нувориш,
и незалатанная дырка в крыше —
и ты себя впервые в жизни слышишь
и сам с собою строго говоришь.

[Аксолотль]

2012

Никто почему-то раньше не рассказал,
не объяснил на пальцах и на коленке,
что наступает момент — кончается оракал —
дальше без края шершавая подъездная стенка.
Сколько на ней интересного-то читается,
правда, стираются пальцы.

Что вот ты отчёркиваешь последнее первое,
что дальше — не делать, а разве что переделывать.

Что чем ярче платьишко или бусы,
тем печальней смеются.

Что сначала начнёшь оправдывать мудаков,
а потом ты станешь давать мудакам советы,
а когда сам однажды окажешься мудаком,
до тебя дойдёт, что их — нет.

Что, по совести и уму,
бывает по-разному.

Что иногда нет слаще, чем слово "нет".
Повторяю — нет слаще, чем слово "нет"
(Капитан Очевидность съедает счастливый билет).

Эх, мальчики, зрачки узкие,
ритмы чёрные да книжки русские,
эх, девочки, скулы-мордочки,
на одной нас будут жарить сковородочке.

Тут висит проводник, значит, дальше идёшь сама,
катишься маракасом гулким раскрашенным.
Просто это какая-то двадцать восьмая зима
и мне страшно.

[Симфония Глюка]

Темнеемне

Я остываю под небом густым и влажным.
Взгляд неподвижен - зрачки приросли к пейзажу.
Было бы так спокойно, если б не было страшно
от невозможности плакать и закрывать глаза.
Древние стены прекрасны и гипнотичны...
Я к ним какой-то нежностью очень личной
переполняюсь и чёрные крики птичьи
слышу из каждого камня.
Будет гроза,
но не прямо сейчас, а позже.
Воздух уже исцарапан прозрачной дрожью
Я не совсем поэт и совсем-совсем не художник...
Эти бы мысли, да маслом на полотно.
Цветом бы стечь на бумагу и слиться с нею,
но вместо этого стыну и каменею...
Небо темнее, темнее, во мне темнее
вот бы закончиться после слова "темно"

[Симфония Глюка]

Хищное

Тише, нас ищут, за нами следят, наступают на наши тени...
Тайные комнаты здесь все - предательски тонкостенны;
те, кто в пролёте, как, впрочем, и те, кто совсем не в теме
молкнут, крадутся и слушают наш учащённый пульс.
Нам же - безбашенным, удержу нет, не знакома мера.
Я закрываю глаза, через миг открывает глаза пантера.
Из хаотичных движений рождается так вдохновенная капоэйра,
так воедино сплавляется пара летящих навстречу друг другу певучих пуль.
Всё, что случится потом, нет, совсем не секрет за семью замками -
песня кипящей росы и косы, наконец-то нашедшей камень.
Кто-то отсюда уйдёт невредим, а другой - несмертельно ранен,
но перед этим от зависти в омутах сдохнут черти, ливнем исчерченный воздух начнёт искрить.
Ты ведь и сам обаятельный гад, сердцеед и лукавый хищник.
знаю улыбочку эту, повадки охотничьи, этот хитрющий прищур...
Мы оставляем следы друг на друге и пристальный взгляд отыщет
нити изящных царапин на коже, не зная о точных их копиях, что внутри.

[Симфония Глюка]

Имя рек

Забывать
как тонкие томные губы тихонечко имя моё выдыхали
и как научилась любить сочетание этих звуков
чертить на пыльном асфальте А лето было в самом начале
ночами янтарные якоря в проливчики переулков.
роняло
Днём дрейфовало по городу по горло в акациевом нектаре
И ты называл моё имя гипнотизируя меня мною
в этом было так много смысла так много шорохов и перезрелых тюльпанов
Переводила дыхание взгляд обалдевший с трудом от тебя отводила
соседи лезли на стену стонали слышали нас за стеною
а я жемчужное семя цедила из каждой черешневой раны
из каждой бескровной царапинки звериной болезненно-милой
Забывать всё это у меня нет права желания  нет нет силы Такими
мы были богами творящими жизнь от того незабвенными
Мне страшно Понимаешь так неотступно так поступательно  постепенно
я начала забывать как звучит из тебя моё имя